Любов Е.Б., Левина Н.Б. Жизнь в шизофрении и после нее в картинах и образах //
Независимый психиатрический журнал. 2014. Вып. III. С. 27–32.

Жизнь в шизофрении и после нее в картинах и образах.[1]

Е.Б. Любов¹, Н.Б. Левина ²

¹ Московский НИИ психиатрии, ² Общероссийская общественная организация инвалидов вследствие психических расстройств «Новые возможности».

Взаимодополняющие медицинская и личностная концепции выздоровления при шизофрении рассмотрены в преломлении рассказов пациентов и их близких как экспертов на основании уникального опыта преодоления недуга, выдвигающего на передний план восстановление социального «Я».

Ключевые слова: шизофрения, выздоровление, симптомы, ремиссия, рассказы.

«… иди домой к своим и расскажи им,

что сотворил с тобой Господь

и как помиловал тебя».

Марк, 5:19.

«Следует внимательно прислушиваться

к этим шумам и шепотам мира

и пытаться заметить в них множество картин…».

Мишель Фуко.

Каждый из нас – герой неповторимого романа «не был – был – никогда не будет». О себе: как жил и осилил судьбу. Или недуг. «Я», болезнь и текст взаимодействуют. Психиатрам «положено» внимать историям болезни подопечных. «Человеку, долго говорящему о себе, трудно избежать тщеславия» (Д. Юм). Наши писатели   – не гордецы. Не пеняя на жизнь (она тем временем проходит), строят ее на пепелище. Есть чему учиться пока больным и (дай Б-г) здоровым.

Внутренняя картина болезни. Лейтмотивом рассказа служит «совсем другая жизнь» («психиатрической монолог разума», M. Фуко), надломленная болезнью и исправляемая само- и взаимопомощью, сотрудничеством с профессионалами, приверженностью личностным ценностям. Самоописания– не фотокопии пережитого, но свидетельства от первого лица – приоткрывают кулисы психоза. «Одна половина человечества не имеет представления, как живет другая» … но всего труднее здоровому понять сумасшедшего» (из автобиографии английского пациента начала ХХ века) [15]. Мозаики сложной психопатологии [20] «глагол не имут, слова не найдут», требуя неологизмов: ведь «такого в природе нет». Предполье шизофрении пациенты и их близкие [16, 24, 26] описывают как сполохи войны в безоблачности «до болезни». Бродский называл такие воспоминания: «когда-уже-все-известно», но «еще-ничего-не началось». Ключ понимания человека в детстве: «Там – корни» (М. Цветаева).  Близкие подчеркивают, каким «хорошим» (порой «образцовым») был их ребенок. Нарастающие отчуждение, снижение успеваемости близкими объяснены «ленью», «бунтом» подростка, самим больным – забывчивостью («пустая голова») и разочарованием в жизни, употреблением психоактивных веществ как самолечение депрессии. Ранние психотравмы (неблагоприятные жизненные события) обычно вытеснены. Перед психозом нарастают замкнутость, чувство грядущей беды («трема», по Сonrad), «навязчивые плохие мысли». Близкие винят себя за психиатрическое невежество, сетуют, что никто не «подсказал». Идут у больного на поводу (выискивают «микрофоны», часами застывают под экраном из фольги), разуверяют, но бред не победишь умными доводами. Обычен поиск помощи у знахарей, частных психотерапевтов во избежание огласки. Духовники внимательнее к психическим недугам, чем замороченные рецептами интернисты. Манифест психоза в виде нелепого, суицидального, агрессивного поведения – основание неотложной госпитализации. Больные помнят безотчетный страх, растерянность.  «…Вы чувствуете пронзительный взгляд гостя, знаете, что он с Марса, уверены, что он контролирует Ваши мысли и неотступно следует за Вами…». (Барбара О'Брайен. «Необыкновенное путешествие в безумие и обратно»).  Шизофрении свойственны нарушения самоосознания, череда нормальных и патологических реакций. Психоз не охватывает всего «Я» (не достигает «апокалипсиса» Сonrad), но размывает грани реального и болезненного. Расщепление «Я» «подарило» стигматизирующее имя и самой болезни. Арнхильд [6] в надзорной палате безуспешно отгоняет «псов, обгладывающих голени», но в курсе больничной конференции. Сожалеет, что там не место пациентам и ждет часа вскрыть себе вены, если практикантка, по недосмотру, принесет стеклянный стакан. Урок профессионалам и их помощникам быть осторожнее в словах и делах подле «загруженного и отрешенного» больного. Душа Жерара де Нерваля «раздваивалась на доброе и злое начало». Полярно противоположные начала – он сам (лепта автора в «двойничество» постмодернизма). О разделении «Я» в единстве противоположности сообщил некий патер Ясперсу [20]. Влияние психоза на самость указывает цель психиатрии – восстановление эго-идентичности (по Эриксону). Ремиссия означает отстранение и остранение. Рассказчик отделяется от болезни, иногда в диссонансе с остаточным нелепым бредом [7]. При сверхличном («сверху вниз») отношении пишет о пережитом как посторонний, рационализирует опыт. Экс-пациентка Сюзанна Кейсен («Прерванная жизнь») живописует «параллельную вселенную», замечая, что безумие гнездится в обстоятельствах жизни (мир – большая лечебница): «быть сумасшедшей – не значит быть в разладе с собой или скрывать темную историю… Такой могу быть я или ты, если на нас смотрят через увеличительное стекло…». Иной корит себя за поведение в психозе, обреченно ждет «неминуемого» рецидива. Формальная критика («был болен») сопровождается болезненной реакцией на «зондаж», что косвенно указывает неполноту (хрупкость) ремиссии. Напротив, имена соавторов сборника исповедальных историй «Преодоление» [16], с их согласия, не изменены; они охотно позировали перед объективом, понимали важность обмена выстраданным опытом.

Рассказ и доказательная психиатрия. Научные журналы ждут «фактов и только фактов». Критика «ненадежных» рассказов зиждется на преимуществах общего над особенным, oбъективного над субъективным, количественного над качественным. Известный сказитель S. Freud считал откровения пациентов не достойными «серьезной печати науки» [цит. по 30]. Но познание не ограничено мета-анализами, «очищенными» от случайного личного опыта в самом низу пирамиды доказательности. Сложный и динамичный мир построен из ряда реальностей.  По Нильсу Бору, «Есть два вида истины  – тривиальная, которую отрицать нелепо, и глубокая, для которой обратное утверждение – тоже глубокая истина». Психоз в МКБ-10 сведен к набору признаков. Переживания и проявления болезни не совпадают: в англоязычной литературе «симптом» и «знак» разделены. Магомет в миг озарения пережил сдвиг миросозерцания, а врач отметил бы покраснение лица. Как медицине отразить боль недуга, веру, надежду и любовь как атрибуты выздоровления? Так, «самоубийца» (судя по броским заголовкам газет) Ben Silcock залез в клетку льва. Сам больной, подлечившись, сообщил [25]: «Пролью свет на мой опыт безумия. Обычно используют клинические наблюдения психиатров с малым вниманием к душе пациента, может быть, мой кризис указывает, что жизнь следует изменить». Mария убеждена, что стала мужчиной, жизнь ее мучительна, она бремя близких. Рассказ о бесплодии, сожительстве мужа с ее сестрой за фанерной стенкой домашнего изолятора высветил «непсихиатрические» проблемы [25].

 Качественный анализ изучает взгляды, отношения и убеждения, потребности в виде рассказа (ответов структурированного опросника), совмещая субъективный и объективный, эмоциональный и познавательный опыт пациента и/или его близкого. Писатель W. Styron, знавший об отчаянии психического недуга не понаслышке, призывал приподняться над слепо-немотой статистики. Личная и медицинская истории сосуществуют. «Триангуляция» перспектив облегчает понимание шизофрении, целостную оценку помощи (табл.).

Таблица. Качественный, основанный на рассказе, и количественный, с опорой на доказательства, подходы [по 21, изм. доп.].

Рассказ и выздоровление. Социально-личностное выздоровление – глубинный процесс активного совладания с остаточными симптомами и ограничениями болезни [3, 24, 26]; означает не возврат к доболезненному состоянию (status quo ante), невозможному клинически и диалектически, но путь деятельной надежды [26] восстановления роли «здорового» с ответственностью перед близкими и обществом, благополучия («жизнь в ладу с собой и миром», – по мнению активиста «Новых возможностей»).  

История с оптимистическим открытым финалом: рожденная в тюремном бараке и выросшая в интернате вечная «Нюрка» из первого «своего» дома (прибольничной реабилитационной квартиры) выпорхнула замуж и на службе ученицами зовется отныне по отчеству [16].

Отчего одни выздоравливают, а иные нет? Благоприятные «исходы» – следствие заложенных в природе шизофрении механизмов саногенеза [7, 14]. «За» выздоровление – личностные (жизнестойкость) и средовые (медико-социальная, дружеская и семейная поддержка) ресурсы [3, 18]. Мотивация к выздоровлению, обретение смысла и цели жизни – ключевые темы авторов [15]. У рассказа о личностно значимых ценностях, «правильном лечении», основанном на опыте болезни, ясный лечебно-реабилитационный посыл. Авторы, как ветераны войн, полагают, что «им невероятно повезло». С «чудесным доктором» (иным значимым лицом), связан галс на выздоровление [15, 16].  Арнхильд [6] помнит сквозь годы санитара, по зову души «разрешившей быть человеком»: они рисовали. «Одна санитарка спросила, где я живу. Я назвала номер своей палаты. «Нет», - удивилась та – «Я о твоем доме».  Возможно, судьбоносная встреча пришлась на затухание процесса с пониманием пользы помощи. В коллективном рассказе –  обобщенный портрет профессионала новой формации: 1) видящего не клиническую проблему, а человека с проблемами; 2) сопереживающего и понимающего; 3) развивающего потенциал больного; 4) уважающего его реальные и растущие по мере улучшения нужды и чаяния; 5) полагающего  неудачи (как рецидив) временным отступлением на нелинейном пути выздоровления; 6) обучающегося на опыте больного и его близкого, «экспертов на основании опыта»; 7) обсуждающего выбор лечения; 8) правозащитника (противодействующего стигме); 9) привлекающего ресурсы помощи (семья, добровольцы, общество самопомощи).

Авторы ценят поступательные малые достижения («муравьиная философия»), описывают восстановление ценности «Я» («самости»), самоконтроля, оптимизма и принятия уроков прошлого [16, 18].  «Безумие как опыт ужасно», – заметила Вирджиния Вулф, но авторы стали лучше, терпимее, «духовнее». Видимо, не экзистенциальный опыт («все, что не убивает…»), но сдвиг кречмеровской диастетической пропорции к стеническому или гипертимному полюсу способствует большей жизнеспособности, самоуверенности, гиперсоциальности [7]. «Терапия рассказом» основана на частной истории как источнике самоопределения, катарсиса, самокритики, понимании поворотов судьбы, созвучно с целями терапии творческого самовыражением [1]. В методических рекомендациях [11, 15], на психообразовательных занятиях, в брошюрах для пациентов и их близких передан «по горизонтали» опыт выздоровления активистов «Новых возможностей» [8, 9]. Профессионалы озабочены, что лозунг «выздоровление для всех» при хроническом недуге питает ложную надежду, будучи оксюмороном.  Однако анализ закономерного успеха «счастливчиков» меняют фаталистическую оценку шизофрении. Д.Фишер, психиатр, руководитель реабилитационного центра, пишет: «Я выздоровел от шизофрении. Если это удивляет вас, потому что от шизофрении как пожизненного заболевания нельзя избавиться, вы ошибаетесь: это заблуждение изолирует миллионы людей из-за ярлыка психического расстройства». В жизнеописании кандидат в президенты Королевского общества психиатров Mike Shooter упомянул психическое расстройство. Члены общества признали ценность личного опыта наряду с профессиональными навыками. Развитие самости, отделение «Я» от «Оно» (диагноза, психоза) – суть слогана антистигматизационной кампании: «больной шизофренией – личность с шизофренией», то есть, как скажешь, то и увидишь.

Барьеры выздоровления, от обратного, – не только «психоз», но безнадежность, зависимость, резиньяция инвалида. Не купируемые вовремя побочные действия и нелеченые остаточные (непсихотические) симптомы болезни – свидетельство низкого качества помощи [29]. Поэтому важны упрочение и углубление ремиссии и выработка навыков совладания с тлеющей болезнью. Нелеченая депрессия в связи с крушением надежд и завышенными ожиданиями чревата срывом реабилитационных усилий и риском «парадоксального» (на фоне ремиссии) самоубийства. Так, молодой пациент годом «над пропастью» при «благополучных» показателях шкал психопатологии и функционирования назвал период, когда был «возвращен родителям» любимой женой [8]. «Одиноко и бесцельно / я бродил в странной летаргии / полного краха, и память о прошлых днях / нарушала тишину звуками фанфар», – пишет некий Graeme Hobbs «через три года шизофрении и за несколько дней до возвращения рассудка» [22]. R. May, медицинский психолог и видный деятель движения выздоровления, отказался от непереносимых «из-за душевного равнодушия» лекарств [27]. Deegan, тоже избравшая по выздоровлению стезю психолога, вспоминала, как одурманенная лекарствами (и, видимо, постпсихотической депрессией. Прим. соавт.) в больничном коридоре, знала, что ей уж не быть в Корпусе Мира, а сигареты (известное средство самолечения депрессии и экстрапирамидных расстройств) структурировали бесконечно длинный пустой и одинокий день в «лазарете на дому»: «Мы воспринимали время, как предателя».

Созвучно с признанием страдальца К. Батюшкова, записанным им в дни послабления болезни: «Премудро создан я, могу на свет сослаться:/                                                             Могу чихнуть, могу зевнуть; /  Я просыпаюсь, чтоб заснуть, /  И сплю, чтоб вечно просыпаться».

В ремиссии психотических симптомов человек обостренно (гипертрофировано – на фоне депрессивных симптомов) воспринимает свою несостоятельность, страшится возврата психоза и распада «Я», полагает себя бременем для близких, что указывает не только сохранившуюся живую трепетную душу «хроника» но и высокий суицидальный риск.

«Мой любимый, нена­глядный... Мне так грустно оттого, что я превратилась в ничто, в пустую скорлупу. Мысль об уси­лиях, которые ты прилагаешь ради меня... была бы невы­носима любому, кроме, разве, бездушной машины... Твоя доброта ко мне не знает пределов. Поэтому сейчас я могу сказать одно: в моем сердце, во всей моей жизни не было более дорогого существа, чем ты... Я люблю тебя!» (Зельда Фиджеральд  – мужу).

Бремя лечения «не должно быть горше самой болезни» и отторгать пациента от помощи. Тяжесть нежелательных действий определена не мнением врача, но «вкладом» в нарушение повседневного (ролевого) функционирования, мерой субъективного дистресса и стигматизации [29]. По механизму импринтинга, рассказчик живо ощущает, как «закатывались глаза и вылезал язык», не отрицая пользы помощи в целом. Не менее тягостны и пугающими описаны симптомы гиперпролактинемии, ожирение («перешивала каждый день платье и рыдала»), что влечет обрыв терапии и повышает суицидальный риск. Поймем дилемму «критичных» больных: страдать от побочных действий лекарств сегодня или попасть в больницу завтра.  О побочных действиях пациент и его близкие, как правило, узнают из опыта, о возможных – из вкладыша в упаковку лекарств или интернета. Больным тягостны рассеянность и вялость, их близким - беспомощность и отчужденность, непредсказуемость. Большинство тех и других смешивает нежелательные действия терапии с симптомами («апатия») болезни [12]. 

Профессионалы, коли их коснулось тяжкое крыло болезни, вследствие психологической защиты, склонны объяснять психические проблемы внешними причинами, особо тяготясь функциональной несостоятельностью. В истории болезни Долинина (В.Кандинский. «О псевдогаллюцинациях»), самоописании автора, указана роль «умственного утомления от работы по ночам», «временных затруднительных обстоятельств жизни», злоупотребления спиртным, видимо, триггеров психоза и /или его начальных проявлений. Доктор Кандинский так объяснил (себе и читателю) постпсихотическую депрессию: «угнетенное состояние духа, но далеко не на первом плане, кроме того, для тоски можно указать реальные причины: изменение условий жизни, прекращение привычной деятельности, разлука с близкими людьми, наконец, сознание болезни и представление возможных последствий, например, слабоумия».

Обостренное понимание последствий болезни, ее возврата с распадом «Я» – типовой суицидогенный фактор.  «Я чувствую, что снова схожу с ума ... И я не могу поправиться на этот раз. Я начинаю слышать «голоса» и не могу  сосредоточиться. Поэтому делаю то, что считаю лучшим» (Вирджиния Вульф в прощальной записке мужу).

Объяснения болезни важны для эмпатической связи и планирования лечения. Но не всегда разумно «объяснять» пациенту и его близким диагноз, ведь отрицание болезни (но не пользы лечения), особо вначале, играет защитную роль [25]. Важнее акцент на пользе активного терапевтического соучастия и потенциально изменяемой лечением траектории болезни. Профессионалы, ориентированные на контроль симптомов, связывают ремиссию с соблюдением режима длительного лечения, чему препятствует не критичность больного (более, чем плохая переносимость лечения), но немало больных ощущают пользу лекарств («для сна», против «голосов») без осознания психической болезни [16]. Самоописания указывают, что приверженность к терапии – динамический поведенческий феномен. Пациент соблюдает режим лечения, коли поймет его условием достижения личностно значимой цели. Глубина страданий опровергает миф об «эмоциональной тупости» больных. Пациенты видят в благополучии (живость эмоций, ясное мышление, социальная активность) успех «дружественной» (хорошо переносимой, удобной) терапии, но объяснение связи между продолжением лечения и достижением личностно значимых целей требует оптимизации фармакотерапии при целевой психосоциальной работе [25]. По Deegan, врач должен принять «благородный риск и право на неудачу» [24]. Умозрительно и клинически безосновательно признает некий обогащающий личность «экзистенциальный опыт», избегает ярлыка «пациент», означающего «терпящий, страдающий» лат.), но пишет о «клиенте» («отдавшемся под покровительство свободном гражданине», лат.), то есть осознающего ограниченную болезнью, по Энгельсу, в свободе жизнь. Неосведомленность, предубеждение к помощи [2, 11, 12] питают скепсис относительно перспектив движения вперед. Больной (его семья) полагает, что их дом непоправимо разрушен, в отчаянии («оружие слабых») и смирении освоили роль «выученной беспомощности». Однако принятие ответственности за упорядочение жизни служит условием выздоровления, но пассаж «Выздоровление — не подарок врачей, а ответственность всех нас… Мы должны изменить жизнь, не надеясь на других …  верить в свои силы, отказаться быть больными» [23] не универсален. Любое общественное движение включает cпектр позиций. «Экстремисты» с опытом спонтанного выздоровления видят типовые службы рассадником безнадежности, пожизненной зависимости, стигматизации. Но, отрицая болезнь, бессмысленно ратовать за выздоровление. При осторожном признании пользы кризисной помощи как «страховочной сетки» острому больному и его семье, «главная претензия - недостаток упругости этой сетки, которая позволила бы вспрыгнуть назад на натянутый канат» [27]. То есть вредны тенеты диспансерного наблюдения. Но «патернализм» необходим для беспомощных, опасных для себя и / или окружающих, а систематическое биопсихосоциальное лечение минимизирует клинико-социальные последствия хронического психоза, приближая час клинического и/или социального выздоровления [3, 7]. Развивая метафору, реабилитируемый сходен с «плясуном в чугунных сапогах на канате»: равно опасны зыбкому равновесию души чрезмерные стимуляция и опека [9, 10].

Оценка психиатрической помощи пациентами в начале XIX века вдохновила Tuke из Йорка на клиническую философию и практику, основанные на доброте, сочувствии, уважении и надежде на выздоровление [15]. У «новой парадигмы» психиатрии есть добрые традиции (вспомним соотечественников, психиатров-общественников и социальных патологов). Репортаж журналистки конца ХIХ века Нелли Блай, под видом больной проникшей в психиатрическую лечебницу, «царство холода, голода и произвола», заставил мэрию срочно вмешаться. Впечатление от первой госпитализации особо болезненно, усугубляя растерянность и отчуждение. Психиатры, в лучшем случае, «объясняют сложно» без учета когнитивных проблем больного и его близких в кризисе. Фиксация, инъекции без объяснений воспринимаются наказанием и вплетаются в идеи отношения (что опасно для персонала). Вписаны в хронотоп больницы грубые неумелые руки санитара, казенная койка в многонаселенной палате с «разными» больными, застиранное белье и неистребимый запах капусты. На разных языках больные и выздоровевшие, защитники их прав годами критикуют ориентированную на лекарства психиатрию. малую доступность психотерапевтической помощи (более ждут материальной поддержки), формализованную психосоциальную работу («лекции»), закрытость и равнодушие медперсонала, давящую вкупе с «успокоительными» скуку запертых отделений [9, 15, 16, 19, 27].  Врачи не спрашивали «хроническую больную» Арнхильд, кто ждет ее дома, но регулярно проверяли ориентировку в месте и времени. Пациенты не знают названий лекарств – большая половина откажется от них по долгожданной выписке, не связывая больничное бдение с перерывами лечения, но – с внешними обстоятельствами [11]. Показательно: претензии отечественных респондентов обычно сводятся к бытовым условиям больниц [10, 11], ограничениям свиданий, кражам передач, отсутствию прогулок (тогда как психиатры озабочены ограничением ряда снотворных). Перебои привычных лекарств, приобретение их за свой счет, волнительны близким. Весьма низки ожидания улучшения («хоть бы не бил»). Бремя семьи, как правило, лишь усугублено регоспитализацией в связи с дополнительными душевными угрызениями и временными и материальными затратами. Потребности, мотивацию к выздоровлению пациентов и их близких предстоит развить, обучать роли экспертов качества помощи [10], осознанию себя мастером судьбы, в перспективе – гражданином. Тяжкое материальное положение (хронический недуг – «чахотка кармана») скрыто мучительными раздумьями о будущем («что будет после моей смерти»), особо в связи с неудовлетворительной психиатрической помощью пациентам с сочетанными клинико-социальными нуждами. Так, история матери малолетнего ребенка [28] обострила критику «лоскутной» психиатрической помощи и указала ограниченность лекарственного подхода.

Пронзительные и бесхитростные истории «как это» быть больным и жить достойно становятся научно доказательным обоснованием идеологии и практики доброты, сочувствия, уважения и надежды; программ психиатрической помощи, обращенным к «эластичным» нуждам больных и их близких, поддерживают международное движение выздоровления, объединяющее профессионалов и группы самопомощи. Зона ответственности за результат лечения смещается к обученным и организованным пациентам и его близким в русле полипрофессионального (бригадного) и межведомственного взаимодействия. «Психиатрия остается единственной медицинской дисциплиной с настойчивым интересом к пациенту как к личности в эпоху доминирующих подспециальностей, изучающих отдельные параметры человеческого тела» (Л. Айзенберг[2]). Клинические руководства, основанные на доказательствах [29], разработчики МКБ-11 внимательны к внутренней картине болезни [16].  Оценка «новых-старых» форм лечебно-восстановительной помощи органично дополнена мнением пациентов и их близких [2, 10, 12, 13]. Наш рассказчик – не покорный обстоятельствам «немой свидетель», «потребитель» психиатрической помощи, но цельная личность с предпочтениями и потребностями в уникальном социальным, семейном и этно-культуральном контексте. Бережно сбираемые «Новыми возможностями», как цветок к цветку, и предлагаемые городу и миру исповеди – не антология ламентаций и «страшилок», но источник информированного сдержанного оптимизма союза больных и их близких, профессионалов и добровольцев. «Выздоровление» представлено самоочевидным и желаемым стечением неслучайных обстоятельств: реализацией многосторонних резервов пациента. «Все мы несём весть надежды и восстановления людям», – пишет P. Deegan от имени всех ужаснувшихся и выздоровевших.  Не в этом ли суть выздоровления – «более основательно стать человеком».

ЛИТЕРАТУРА

1.                  Бурно М.Е. Терапия творческим самовыражением. М.: 1989. 304 с.

2.                  Былим И.А., Любов Е.Б. Пациенты и их близкие: оценка качества психиатрической помощи. // Психическое здоровье. 2010. № 8 (51). С. 56– 71.

3.                  Гурович И.Я., Любов Е.Б., Сторожакова Я.А. Выздоровление при шизофрении: Концепция «recovery» // Социальная и клиническая психиатрия. 2008. Т. 18. Вып. 2. С .7 –14.

4.                  Левина. Н.Б., Любов Е.Б. Организация самопомощи в системе реформируемой психиатрической помощи с опорой на сообщество / Современные тенденции развития и новые формы психиатрической помощи. / Ред. И.Я.Гурович, О.Г.Ньюфельдт. М.: Медпрактика-М., 2007. С. 318 –322.

5.                  Левина. Н.Б., Любов Е.Б. Оценка больничной помощи пациентами и их близкими. / Проблемы и перспективы развития стационарной психиатрической помощи. Под ред. О.В.Лиманкина. СПб.,2009. Т. 1. С. 486–493.

6.                  Левина. Н.Б., Любов Е.Б. Завтра я всегда бывала львом. // Социальная и клиническая психиатрия. 2010. Т. 20. Вып. 2. С. 106–109.

7.                  Любов Е.Б. Клинические и социальные критерии определения исходов типа практического выздоровления при шизофрении. (Вопросы снятия с диспансерного учета). Автореф. дисс. ... канд. мед. наук. М., 1987. 24с.

8.                  Любов Е.Б. Понимание шизофрении: Брошюра для пациентов и их близких. М., 2011. 95 с.

9.                  Любов Е.Б. Первый приступ психоза: резервы выздоровления. Брошюра для пациентов и их близких. Москва, 2012. 76 с.

10.              Любов Е.Б., Бурыгина Л.А., Бояров В.Г., Горбунова М.В. Оценка качества психиатрической помощи пациентами и их родственниками. / Сб. методических рекомендаций и пособий для врачей и других специалистов, оказывающих психиатрическую помощь. М.: Ин-т проблем управления здравоохранением, 2009. С. 403–427.

11.              Любов Е.Б. и группа исследователей. Стационарные пациенты о своих потребностях и удовлетворенности психиатрической помощью. // Независимый психиатрический журнал. 2012. II. С.28–32.

12.              Любов Е.Б., Куликов А.Н., Боев О.И. и соавт. Оценка психиатрическими пациентами электросудорожной терапии (ЭСТ). / Трансляционная медицина – инновационный путь развития современной психиатрии, 19-21 сентября 2013 года, Самара, тезисы конференции. / Под ред. Н.Г. Незнанова, В.Н. Краснова. Самара, 2013. С. 161–162.

13.              Любов Е.Б., Левина Н.Б., Ларионов М.Б., Русакова Г.А. Поддерживаемая занятость лиц с психическими расстройствами. М.: Новые возможности, 2012. 48 с.

14.              Любов Е.Б., Чубина С.А. Извечен спор надежды и сомненья. Комментарий к статье R.B. Zipursky, T.J. Reilly, R.M. Murray Миф ош изофрении как програссирующем болезни головного мозга. // Независимый психиатрический журнал. 2014. Вып. II С. 14- 16.

15.              Портер Р. Краткая история безумия. Пер. с англ. М.: АСТ–Астрель, 2009.

16.              Преодоление: Люди с психиатрическим опытом и их близкие о себе откровенное и сокровенное. / Под ред. И.Я. Гуровича. / Сост. Н.Б. Левина, Е.Б. Любов. / М.: Новые возможности, 2009. 129 с.

17.              Рид Д.М., Краснов В.Н., Кулыгина М.А. Подготовка МКБ-11: основные задачи, принципы и этапы пересмотра классификации психических и поведенческих расстройств.   // Социальная и клиническая психиатрия. 2013. Т. 23. Вып.4. С 56 – 61.

18.              Три портрета: Жизнь и судьба творца в психиатрическом интерьере. Сост. Н.Б. Левина, Е.Б. Любов М.: Новые возможности, 2010. 52 с.

19.              Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб.:Университетская книга, 1997. 576 с.

20.              Ясперс К. Общая психопатология. М.: Практика, 1997. 1053 с.

21.              Buston K., Parry-Jones W., Livingstone M. et al. Qualitative Research. // Br. J. Psychiatry. 1988. Vol.  172.  P. 197–199.

22.              Cavelti M., Kvrgic S., Beck E.-M. et al.  Assessing recovery from schizophrenia as an individual process. A review of self-report instruments. // Eur Psychiatry. 2012.  Vol. 27.  P. 19–32.

23.              Coleman R. Recovery: An Alien Concept. Gloucester: Hansell Publishing, 1999.

24.              Deegan P. Recovery: the lived experience of rehabilitation. // Psychosoc. Rehab. J. 1988. Vol. 11. P. 11–19.

25.              Jenkins J.H., Strauss M.E., Carpenter E.A. et al. Subjective Experience of Recovery from Schizophrenia-Related Disorders and Atypical Antipsychotics // Int. J. Soc. Psychiatry. 2005. Vol. 51. P. 211–227.

26.              Lysaker P.H., Buck K.D., Hammoud K. et al. Associations of symptoms, psychosocial function and hope with qualities of self-experience in schizophrenia: comparisons of objective and subjective indicators of health. // Schizophr. Res. 2006. Vol. 28. P. 241–249.

27.              May R. Understanding psychotic experience and working towards recovery. / Psychological Interventions in Early Psychosis. / P. McGorry, J. Gleeson, eds. Chichester: Wiley, 2004.

28.              Nicholson J., Geller J.L, Fisher W.H. "Sylvia Frumkin" has a baby: a case study for policymakers. // Psychiatr. Serv. 1996. Vol. 47. P. 497–501.

29.              Psychosis and schizophrenia in adults: Treatment and management. National Clinical Guideline N 178. National Collaborating Centre for Mental Health Commissioned by the National Institute for Health and Care Excellence, 2010. 684 p.

30.              Roe D., Davidson L. Self and narrative in schizophrenia: time to author a new story // Med. Humanit. 2005. Vol. 31. № 2. P. 89 –94.

Life in schizophrenia and without it in the pictures and images

E.B. Lyubov &

Studies investigating indicators of recovery from schizophrenia yielded two concepts of recovery. The first is the reduction of psychiatric symptoms and functional disabilities ('clinical recovery'), while the second describes the individual adaptation process to the threat posed to the individual sense of self by the disorder and its negative consequences ('personal recovery'). This article gives existing measures assessing personal recovery from severe mental illness (i.e., schizophrenia) including objective measures such as symptoms profiles and subjective measures (e.g., hope). The narratives of self and illness of persons with schizophrenia suggest qualities of self-experience expressed within personal narratives are linked to symptom profiles and subjective assessments of health.

Keywords: schizophrenia, recovery, symptoms,  remission, narrative.