Статья опубликована в Каталоге выставки «Иновидение. Раздвигая стены»

 проводимой  19.01 – 10.02.2008г. в Музее нонконформисткого искусства

(С/Петербург, Пушкинская -10). С.3-7.

Творчество и страдание: история взаимоотношений.

«Безумие» – непременный атрибут истории и культурный символ современности (В. Руднев, 2004). Врачи, в отличие от гуманитариев, крайне неохотно используют устаревший термин «безумие» (В. Гаврилов, А. Азов, 2005). Допустима аналогия безумия с наготой: она привлекательна при рассматривании других, недаром «вуайеризм… – распространенный мотив покупки картин душевнобольных» (И. Файлахер, 1997). Принародно примерить «символы греха» – способствовать самостигматизации, испытать стыд, осуждаемый общественными догматами. Безумие пугает обывателя, хотя временами его обнажение становится даже «модным», «привлекательным» (А. Сосланд, 2005). Маятник интереса к тайнам безумия раскачивается по замысловатой траектории, формируя амбивалентное отношение в широком культурно-историческом контексте. Возникают занимательные ножницы: страдание для заболевшего нередко оказывается «преимуществом для общества» (В. Самохвалов, 1998) и благом цивилизации: «безумный» «нередко представлял определенную значимость» как создатель «новых ценностей» (П. Карпов, 1926). Если Ч. Ломброзо (1882) считал гениев – «помешанными», то его коллега профессор В. Самохвалов (1998) видит в душевнобольных пророчествующих гениев.

Краткий исторический экскурс

Миф о близости творчества и безумия породила античность: Платон представлял «бред» не столь «болезнью, а – «величайшим благом». В средневековье основные сферы объективизации феномена безумия или клинически родственных состояний измененного, альтернативного сознания, прежде всего, ассимилировались религиозно-мистической практикой: перфомансы юродивых и блаженных, ритуалы шаманов Сибири… На Руси безумных чаще почитали «богом наказанными», обладавшими свыше ниспосланным наставлением. Архетипические носители «безумной мудрости» (В. Нискер, 2000): клоун, шутник, ловкач-плут, простак (и Иванушка, непритворно «валяющий дурака»), провокативно апеллировали к глупости. В ХIХ веке романтическое либо ироническое отношение к «сумасбродности гения» поддерживается размышлениями А. Шопенгаура (1801) о близости творческого воображения и помешательства. Эпоха позитивизма и прагматики предлагает «диагностику» по Ч. Ломброзо (1864) и М. Нордау (1896): гениальность – «моральное безумие, помешательство». Рецидивом подобных воззрений в 1933-38 гг. в Германии явились выставки «Дегенеративное искусство», где фашистский «порядок» клеветнически сопоставлял модернизм и художественный примитив с «вырожденческими извращениями» душевнобольных (Р. Буксбаум, 1997). Дальнейшая регламентированность религиозных канонов, как и научного академизма, сузили пространство инноваций безумия, лишь сектанство и паранауки (астрология, хиромантия, парапсихология…) предоставляли им приют. В новейшей истории к безумию наиболее гостеприимно искусство.

Эпоха нон-конформизма

В начале ХХ века мода на иррациональное расставляет новые акценты отношений: искусство – способ установления непростых связей художника и зрителя с трансцендентным и бессознательным. Время революционно-культурного брожения формирует подлинный интерес к маргинальному творчеству и художественному авангарду. «Болезненность» искусства или воплощение в нем страдания становятся актуальными. В 1905 г. во французской клинике создается «Музей безумия», а в 1914 г. в Москве в рамках медицинского конгресса организуется выставка душевнобольных. Практически одновременно издаются классические монографии: «Душевнобольной как художник» В. Моргентхаллера (Швейцария, 1921), «Художество психически больных» Г. Принсхорна (Германия, 1922) и «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» П. Карпова (1926). Психиатры высказывают схожее мнение: болезни могут «вскрывать родники творческого процесса», «оплодотворять» художника «новыми ценностями» (П. Карпов), и корректно проводят аналогии с новаторством модернизма (Э. Кречмер, 1924; П. Карпов, 1926; И. Джакаб, 1959; Э. Вачнадзе, 1972), что нельзя воспринять «ни похвалой, ни порицанием» (Э. Кречмер).

В Европейских клиниках целенаправленно исследуют новую маску безумия – шизофрению. Е. Блейлер (1911) считает, что «совсем легкая шизофрения» благоприятствует продуктивности в области искусств, она анонсируется – «болезнью королей и поэтов», поражающей исключительно умы «выдающиеся и тонкие». Отдельные представители культуры модернизма в 1920-30 гг. не скрывают восхищения от примитива «дикарей», детей, спиритов-медиумов, душевнобольных. М. Эрнст, П. Клее, А. Бретон рассматривают психопатологическую экспрессию как образец «идеальной свободы» «здорового» самовыражения, нивелирующую грань между искусством и безумием. Сюрреалисты, дадаисты, экспрессионисты охотно включали ее в совместные экспозиции (что было опробировано в 1910 г. В. Кандинским). С подачи авангардистов часть «медицинских документов» воспринимаются как художественные произведения. Пациенты с «пограничными состояниями» дают повод к расширению объектов психоаналитического интереса. З. Фрейд, в поисках истоков вдохновения гениев, определяет творчеству промежуточную позицию между выраженной патологией и здоровьем – вариант невроза адаптации. В 1925-30 гг. доктор Г. Сегалин выпускает пять томов журнала патографии «Клинический архив гениальности и одаренности». Но креативность не сопоставима лишь с когнитивными дарованиями, а В.М. Бехтереву приписывают высказывание: «чем меньше развит ум, тем больше развито воображение». Искусство аутсайдеров формирует интерес не к VIP-художнику, а – к «not important person»: простаку, невежде, неразумному… Связка «гениальности и безумия» заменяется взаимоотношениями творчества и патологии.

Безумство храбрых

Исподволь формируется и иная точка зрения: творчество не обязательно «побочный продукт» патологии, а – альтернатива. Легенда спонтанной арт-терапии описывает, как написание иконы «Образ Пречистые Богородицы Прибавление Ума» (XVII в.) возвращает рассудок «сошедшему с ума» благочестивому иконописцу (А. Трофимов, 2001). Развивающаяся психиатрия апробирует противодействия: П. Малиновский (1847) кроме «гигиенической», «аптекарской» помощи рекомендует терапию «посредством впечатлений». Увлеченность занятиями творчеством представляется целительным предписанием и, в качестве терапии занятостью, займет немаловажное место в системе лечебно-трудовых мастерских. Энтузиасты, идеализирующие возможности спонтанного самоисцеления творчеством, способствуют формированию арт-терапии (А. Хилл, 1945). Но чаще рисунки изучаются в клинико-диагностических целях (Б. Раш, 1812; А. Тардье, 1872; В. Броуни, 1857; М. Симон, 1876, 1888; Ч. Ломброзо, 1864-1882; Р. де Фурсак, 1905; М. Режа,1907; А. Фэй, 1912…). При этом психиатры, попадая под обаяние психопатологической экспрессии, формируют и первые коллекции. К концу ХIХ века под «искусством сумасшедших» стали подразумеваться «лишь работы, обладающие высоким качеством исполнения или наполненные значительным содержанием» (Д. МакГрегор, 1992).

Постепенно «безумство храбрых» скорее становится мерой отваги и – идеалом романтизма творцов, ищущих свободу от контроля сознания и влияния социума. Архаический термин «безумие» из диагноза конвертируется в обобщенную метафору, мифологему, нередко привораживающую возможностями «сводящего с ума» «блаженства – праздности» (А. Сосланд, 2005). Экстравагантный С. Дали охотно стигматизирует себя «параноидальностью» (агровация сродни эксгибиционизму). Ж. Дюбюффе, М. Фуко и Г. Гессе восторженно провозглашают безумие – плодотворным явлением. Оно в обобщенном плане приветствуется у художественно талантливых пациентов. Естественно, психиатрией сумасшествие по-прежнему воспринимается «злом» (А. Кемпинский, 1998), а носитель безумия – персона вне зависимости от дарований (!) нуждающаяся в помощи.

Занимательная этимология маргинальных плодов безумия

В ушедшем веке «маргинальные искусства» (по Д. Майзелсу, 2001) подразделяются на архаическое, этническое, ярмарочное, наивное, любительское, знахарское, медиумическое, и творчество – детей, заключенных, душевнобольных… Сегодня раскручивают интерес и к рисункам бомжей. Маргинальное находилось в периферийном положении к искусству академическому и длительно считалось «второсортицей» (невспаханным полем с сорными или полевыми травами). Малоприметное «в тени» представлений высокого и благородного искусства прошлых столетий, оно чаще именовалось с приставкой «не»: необразованное, невежественное, ненастоящее, некультурное, нетрадиционное, нестандартное, необычное, ненормальное… или оставалось безымянным (art with no name). Благодаря энергии художника и коллекционера Жана Дюбюффе от маргинальных искусств отпочковывается самобытное направление эстетически значимых форм психопатологической экспрессии, озвученное l’art brut (1945), то есть «дикое, сырое, незрелое», не испытавшее культурного воздействия, и избавляется от дискриминационного контекста безумия: art of the insane; mad-art, psychiatric-art, schizophrenic-art. Ар брют в англоязычной версии Raw art или более емкий и популярный термин Р. Кардинала Оutsider art (1972) уточняет «потустороннюю» позицию от социо-культурных традиций, и возможно, психического здоровья. Где-то благодаря тенденциям дестигматизации сегодня используются и более нейтральные термины: искусство самоучек, современное народное, сингулярное. Или приватные названия: «искусство вне норм», «иное», «потустороннее»…

В 1950 г. в Париже организуются первый Всемирный конгресс по психиатрии и масштабная выставка (через 50 лет на Юбилейном конгрессе представляется и коллекция ИНЫЕ). Психиатры К. Виар, Р. Вольма, Р. Лемке, Л. Навратил, В. Андреоли, Д. Макгрегор выпускают ряд интереснейших монографий, подтверждающих тезис: «деструктивная сила психоза может…привести к результатам конструктивного творчества» (Р. Арнхейм, 1988). Невроз, как и психоз, «не создает талант, но придает ему новое выражение», раскрепощает, драматизирует и высвобождает заблокированный творческий потенциал (А. Кемпинский, 1998). Если в итоге хронический недуг истощает творчество (Ю. Александровский, 1968,1985) в первую очередь профессионалов, то дилетанты самоучки («брюты») с их самоизобретенной техникой могут оставаться востребованными ценителями современного искусства.

В 1959 г. организуется «Международное общество психопатологии экспрессии» (SIPE), в 1983 г. – «секция психопатологии экспрессии» (ныне – «искусства и психиатрии») при Всемирной психиатрической ассоциации (WPA), координирующие исследования диалога психопатологии и творчества. С 60-х годов зарожденное в Великобритании антипсихиатрическое движение воспринимает безумие неким прорывом из обыденности и увлекательным путешествием, сдерживаемым психиатрией. Параллельно с психоделическими экспериментами вновь оживляется внимание к «красотам безумия». Антикультурные и одновременно антипсихиатрические настроения эстетов способствуют большей легализации девиаций и смещению границ «нормы». При поиске нового художественного языка имитация «идиотии» нередко становится «стратегией современного искусства» («Художественная жизнь», 1999). Меняются акценты коллекционирования: от призрения до – признания и «окультуривания» маргинального. Больничные собрания зачастую перерождаются в художественные и претендуют на все новые музейные и галерейные залы.

Взросление психопатологической экспрессии

В СССР с его биологически ориентированной психиатрией, антифрейдизмом и тенденцией к стигматизации инакомыслящих неформальные явления культуры, отмеченное печатью «безумия», игнорировались. Культурная политика не допускала претензий непрофессионалов, и даже «наив» (исключая фольклор) вместе с авангардом находились в позиции «андеграунда». Деонтология сдерживала интерес к их авторам, изредка литература касалась темы безумия (художник С. Калмыков. Ю.Домбровский, 1975). Редкие выставки творчества пациентов представлялись аспектом милосердия и вызывали реакции ажиотажа или «снисходительного покровительства» (С. Гурвиц, 1992). Ставшая самостоятельной арт-терапия (А.Копытин, 1999) и современная социально-ориентированная психиатрия косвенно формировали уважительное отношение к психопатологическому творчеству. Границы общепризнанного искусства расширяются «с края», и «потусторонняя» экспрессия аутсайдеров из зоны «out/вне» неуклонно мигрирует к центру, обосновываясь «in/внутри» культурного мейнстрима. Набирающие известность отечественные собрания ИНЫЕ (Ярославль) и Музей творчества аутсайдеров (Москва) активно смещали акценты с патоса безумия на пафос их самобытной экспрессии. Да и факты проведения московского международного фестиваля наивного искусства и творчества аутсайдеров «ФЕСТНАИВ» в 2004 и 2007 гг. подтверждают, что Аутсайдер арт приобрел легитимное равноправие с общепризнанным искусством.

Художники – натуры увлеченные, своеобразно и навязчиво «болеющие» страстью к творчеству, в ряде случаев их произведения действительно «выстраданы». Однако попытки конкретного сопоставления «психиатрического опыта» с Искусством аутсайдеров (хотя и зародившегося в его не­драх) столь же простодушны, неудачны, как соотнесение «психического здоровья» с искусством «культурным». Естественно, близость проявлений вдохновения и болезни подчеркивается схожим описанием: одержимость, возбуждение, исступление, озарение, откровение. Но «не гений близок к безумцу, а отдельные состояния творческого экстаза… близки к психопатологическим» (Р. Хайкин, 1992). В типологии врачей стилистика «изобразительного языка» прямолинейно сопоставлялась с клиникой: иллюстрировала особенности психики (П. Карпов, 1926) или – прогноза (М. Режа, 1907; К. Ясперс, 1913; А. Бабаян с коллегами, 1982). Рисунки рассматривались скорее изо-стенограммами патоса, в которых прослеживался распад традиционных навыков рисования, узаконенных со времен Возрождения, и увязывался с проградиентностью заболевания. Г. Принсхорн (1922) с феноменологических позиций впервые интерпретировал подобные произведения не аномалиями, а автономными и эстетически значимыми вариантами творческого самовыражения. Р. Хайкин (1992) допускал возможность рассматривать их «полноценным художественным произведением» и «применять искусствоведческие критерии».

Типология Искусства аутсайдеров

Попытки ранжировать творчество безумия с узко профессиональной «точки зрения» преподносит лишь фрагментарную инвентаризацию искусствоведческих или клинических пристрастий. Поэтому мы в рамках междисциплинарного подхода сопоставили общепринятые разделы (брутальное, маргинальное и наивное искусство) с ментальными особенностями их авторов, то есть позициями «вследствие -», «вопреки -» и «вне психиатрического опыта» (В. Гаврилов, И. Реховских, 2004), (В. Гаврилов, В.Урываев, 2005).

Арт брют – экспрессивно яркая, уникально таинственная, оригинальная, спонтанно подготовленная «отсебятина», креативное «ноу хау», связанное с безумием, своеобразная «интеграция дезинтеграции» (П. Волков, 2000). Аутизм обеспечивает режим варки в собственном соку: брюты чужды заимствованию и верны лишь внутреннему миру паралогики, обманов восприятия, воображения... Интуитивно творя, авторы нередко иллюстрируют эндогенное более значимое для них психотическое мироощущение. Большинство художников легендарной коллекции Ар-брют из Лозанны, как и отечественных собраний – пациенты психиатрических клиник. Естественно, медицинский диагноз не является определяющим фактором при отборе произведений (А. Яркина, 2003). Ар брют самодостаточен в статусе «дички» и не обеспокоен процессом дозревания. Хотя, возникнув в оппозиции к современной культуре – «антикультурный» Ар брют (М. Тевоз, 1995) уже через полстолетия после обретения своего имени становится арт-классикой. Эти работы скорее «акультурны», ибо их творцы не пытаются противостоять тому, о чем мало информированы. Ар брют – раритеты прошлого, исчезающие со второй половины ХХ века под воздействием культурно-информационной среды и фармакотерапии.

Маргинальное искусство – наиболее дискутируемое понятие, расположенное в буферной зоне между «некультурным» Ар брют и наивным, тянущимся к Cultural Art. Духовное мироощущение маргиналов находится в шаткой позиции «на грани», «около» между здоровым и болезненным мироощущением и отличается наиболее размытыми стилистическими особенностями творчества (А. Мигунов, 2001). Своеобразное «парапсихопатологическое» творчество соотносится как с категорией Neuve Invention (Ж. Дюбюффе, 1982) – «Новый вымысел» (А. Яркина, 2000), так и с «собранием странностей» первых больничных коллекций (М. Дюбуа, 2003). Экстраординарные переживания ясновидящих, экстрасенсов, контактеров, «психоделиков» нередко подпитывают маргинальное. Аналогично практике спиритов и медиумов, креативные техники в измененном состоянии сознания (В. Самохвалов, 1998; А. Будза, 2002) напоминают рисунки «автоматического письма» и вызывает ассоциации с синдромом психического автоматизма. Арт-терапия, когда «яркий свет вдохновения вытесняет мрак болезни» (П. Волков, 2000), да и работы инвалидов «с ограниченными возможностями», тяготеющих к жизнеутверждающей традиционной эстетике «как у здоровых», также расширяют диапазон маргинального творчества – «вопреки психиатрическому опыту».

Наивное искусство – забава т.н. чудаков, «самоделкиных», представляемых «простодушно-наивными» и живописующими рай, «поскольку пребывают в нем постоянно» (В. Грозин, 2004), хотя подчеркивается их нелегкая, а подчас и беспросветно тяжелая судьба. Общепризнанный «букет возрастных болезней» и скопившиеся переживания житейских потерь формируют и немало «психопатологических черт» (А. Кемпинский, 1998). Утраченное нередко воспринимается более «лучшим» и «здоровым», чем неуютность настоящего, и «игра» в творчество позволяет компенсаторно переноситься в прошлое или грезить будущим – иллюзорными мифами. Поэтому, и  творчество наивных художников с определенной условностью можно «соотнести с Искусством аутсайдеров» (К. Богемская, 2005). (Но креативные склонности чаще формируются вне связи с превратностями судьбы художников, поэтому мы рассматриваем их «вне психиатрического опыта»).

Предложенная типология Аутсайдер арт не претендует на законченность. Повторимся: прежде всего личность творца, а не психопатология, ответственна за художественную привлекательность произведения (В. Менделевич, 2005). В разные периоды в зависимости от душевного состояния, особенности терапии, творческих ресурсов художник прибегает к всевозможным формам самовыражения – так или иначе поименованным, что подтверждает условность предлагаемых дефиниций. Постижение феномена «безумия» указывает на многоаспектность и сложность проблематики, лежащей на стыке психопатологии, культурологии, искусствоведения, философии и других наук. Современная культура развиваться, лишь преодолевая привычные законы разума, прислушиваясь к «логике» иррационализма и бессмыслицы, совмещая ранее несоизмеримые альтернативы научного и вненаучного знания. Безумие может выступить катализатором открытия новых ресурсов творчества, в котором равноправно участвуют: ученые и невежды, грешники и праведники, «нормальные» и «безумные» (А. Азов, 2007).

*  *  *

Сегодня мы представляем инотворчество или ИНОВИДЕНИЕ, привычно воспринимаемое монологом. «Брюты» предпочитают скрывать взаимоотношения с безумием, «маргиналы» – избирательно приоткрывают дверь в сокровенное, а «наивы» – наиболее гостеприимны и охотно зовут нас в свои удивительные миры. И мы приглашаем зрителей попытаться установить новые грани взаимообогащающего диалога художника и общества. Возможно, это и станет самой важной задачей, преследуемой на выставке. В любом случае мы благодарны Вам за проявленный интерес!

Гаврилов Владимир - вице-президент SIPE /СИПЭ,
автор и руководитель арт-проекта ИНЫЕ,
ассистент кафедры психиатрии с курсом медицинской психологии ЯГМА