|
МНОГООБРАЗИЕ ДИАЛОГА
ИСКУССТВА И РЕАБИЛИТАЦИИ
Гаврилов В.В. (Ярославль)
Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.
«Безумие»
является непременным атрибутом истории человечества и культуры, где искусство,
философия, мистика – основные сферы его самоутверждения. Естественно, к
«безумию» и «безумцам» в различные периоды складывалось неоднозначное
отношение.
Первобытные
творцы наскальных рисунков реализовывали самые разнообразные потребности,
возможно и психопатологические. Окаянство «безумия» позволяло искренне
испытать удовольствие Творца и иллюзию всемогущества. Магические ритуалы, под
влиянием мескалина, санкционировали медитативный
диалог с богами, обогащали воображение. Брутальное экспериментаторство породило прообразы пра-культуры: художественной и арт-терапевтической
практики.
В древней
Греции был сделан первый шаг научного осознания «безумия». Гиппократом
(460–377 гг. до н.э.) представлены
трактовки психосоматических отношений, описания эпилепсии и меланхолии. Но в
целом, «одержимость» длительно сохраняла печать неразгаданной таинственности.
Фантастические миры древних мифов и сказок (А. Кемпинский,
1998), медиумические способности и гадания оракулов (П. Карпов, 1922) в
определенной мере, возникали из переживаний больных. Аргументируемые
диалогами Платона («Федр», 427-347 гг. до н.э.) и неоднозначным толкованием слов “mania», “patos” родились мифы
о «божественном» родстве творчества и «безумия»; об аполлонической
и дионисийской духовных тенденциях. Последняя и является воплощением таинственного, интуитивного,
спонтанного, бессознательного, необузданного – т.е. брутального.
В средневековье «безумие» уже воспринималось
скорее – наказанием или моральным пороком, недостойным нормативной культуры и
подлежало осуждению. Здесь и далее приходиться ссылаться на труды Ю.Каннабиха (1929) и М.Фуко (1961). Складываются «ритуалы
исключения из сообщества»: «повредившихся в уме» («неразумных») выгоняли из
городов, затем «запирали» в исправительные работные дома или полу-тюремные приюты. Создавались и специализированные
учреждения: лондонский Бедлам, парижский Сальпетриер.
При возросшем влиянии религии и возрождении демонологические представления,
всё же активнее шёл процесс создания изоляторов для «одержимых дьяволом,
нечистой силой». Фанатизм инквизиции порождал массовые процессы «сожжения
ведьм», в т.ч. и больных с религиозными переживаниями. «Укрощая» «безумие»,
люди уничтожали безумцев.
На Руси – же
представлялось, что «неразумные» – «богом наказанные», обладают ниспосланным
свыше наставлением, пророчеством, что порождало уважение. Реже,
в «безумии» усматривали кару (вина, удар судьбы) и способность «накликать
беду», принести порчу. Сжигание на кострах беспокойных больных было
крайне редким явлением, славянская культура преподнесла примеры относительно
мягкого, участливого отношения к «помешанным». С IX–Х вв. при монастырях Киевской Руси
для слабоумных (странных и убогих) и нищих открывались службы призрения – «странноприёмницы» (Ю.Александровский,1985) вероятно также
принадлежавших к сфере «правопорядка», чем медицине (М.Фуко,1961).
Издавна
известно благотворное воздействие «глупости» на постижение высшей истины
подтверждалось образами архетипических персонажей:
клоун, шутник, ловкач-плут и простак – «валяющий дурака».
Носители «безумной мудрости» (В. Нискер, 2000)
проявлялись в каждую эпоху, подставляя под сомнения общепринятые
убеждения и предлагали собственную, иную интерпретацию реальности и
шкалу ценностей. Русский фольклор породил христианско-языческий образ
«Иванушки-дурачка», достигающего успехов именно благодаря своей самой
непритворной глупости. Однако, если со времен Римской империи, Запад скорее снисходительно
потешался над безумцами, а «глупость мира сего» осознавалось метафорически,
условно, то в России эти понятия воспринимались более буквально. Отказ от
собственного разума для «славы Божией» практиковался
в христианстве, руководствуясь рекомендациями апостола Павла: «Мы безумны
Христа ради…». Лишь в Московском государстве с ХI–ХII вв.
прививается из Византии и пышно расцветает особый, чуждый Западу, тип мирянской святости – юродство (кстати, юродивый созвучно
с «уродом» – ущербным, больным). Парадоксальность подвига Христа ради
юродивых заключалась в дерзкой апелляции к «глупости». Они регулярно
покушались на общественную мораль, совершали предосудительные
(антиобщественные) «непотребства»: бесстыдно нагие творили непристойности,
кощунствовали, богохульствовали – неутомимо провоцируя к себе негативные
эмоции. Одновременно, изнурявшие себя постами, аскеты неистово молились о
душах заблудших, призывая к покаянию (И.
Ковалевский, 1902).
Экстравагантное сознательно «отклоняющееся» поведение блаженного,
напоминающее и библейского пророка и греческого киника, вызывало и почтение.
Нередко «похабные» и пророческие слова юродивых
приравнивались к «гласу святых» и многих из них канонизировало православие. С
одной стороны, их эпатажность была сакрализована, с другой – далеко не всякий поступок
являлся отражением Божьей воли (С. Иванов, 1992). Особой известностью
пользовался Василий Блаженный (1469–1550), предвосхитивший страшный пожар
Москвы 1547 г.
Царь Иван Грозный, чья политика и подвергалась критике юродивого, участвовал
в его погребении возле московского храма Покрова, который с тех пор стал
более известен, как храм Василия Блаженного. На лицо явления «мудрого
безумия», смешивающего поведение «глупости», как светского феномена культуры
и поведения «не от мира сего», свойственного «посвящённым» в Божественные
тайны. Сложно сегодня определит их статус. Кто они: святые – истинные Божьи
избранники, просто обманщики либо сумасшедшие.
Рождаются легенды
спонтанной арт-терапии. Одна из них: написание
иконы «Образ Пречистые Богородицы Прибавление Ума» – возвращает рассудок
«сошедшему с ума» благочестивому иконописцу, неоднократно молившемуся
Пресвятой Деве о возвращении разума и запечатлевшему её кратковременное
видения (XVII в.). Первообраз – скульптура и
икона Лоретской Богоматери из
Италия, ХI в., однако сюжет, переделанный на «московский манер» наибольшее
духовное истолкование и распространение получает именно в России.
Неудивительно, что и в Италии традиционное изображение иконы называется
«Богоматерь Лоретская – русская икона XVIII в. «Икона Пресвятой Матери божьей
(Пречистой Девы Марии) – Ключ мудрости». Ранее к чудотворным Богородичным
аналогичным иконам: «Прибавление ума», «Подательница ума», «Ключ разумения» стекались
душевнобольные и родители, замечавшие у детей скудоумие, многие из которых по
своей вере получали возвращение разума (исцеление) или прибавление мудрости
(А. Титов, 1909; Е. Лукьянов, А. Трофимов, 2001).
С XVII в. в заброшенных монастырях
создаются первые – «дома для безумных» (Д. Федотов, 1957). В эпоху
Возрождения начался процесс «освобождения из-под теологической опеки» и от
репрессивных мер в отношении больных, накапливания знаний по «психиатерии» – «психиатрике»,
так именовалась данная медицинская практика (Л. Хохлов, Е. Григорьева, 2003).
В России по указу императора-реформатора Петра I в конце XVII в.
«помешанных» определяют в специальные учреждения при заброшенных монастырях
или строят доллгаузы – госпиталя для «умалишенных».
Одна из первых психиатрических лечебниц в стране открыта в 1779 г. в моём родном
Ярославле. Характерно, что эти службы сразу же возглавлялись докторами. Во
время Великой французской революции Филипп Пинель в
1792 г.
впервые расковал цепи с 49 больных, что, по выражению д-ра Н. Баженова, способствовало
«возведению сумасшедшего в ранг больного». В дальнейшем подобная практика
прививается и в Московской больнице. Высвобождение «плоти» способствует независимости «души» и «духа», закладывает основы реабилитационного
процесса. С конца XVIII в. принципы гуманизма постепенно устраняют насилие и
глумление, призрение сменяется системой патернализма и лечения.
Эпоха
романтизма вновь оживляет миф о «сумасбродности гения», поддержанный А. Шопенгауром (1801) о близости истинно художественной
натуры к сумасшествию. Романтическое либо ироническое отношение к этой
проблематике сменяются утверждениями Ч. Ломброзо
(1882), претендующими на диагноз. Талантливый художник разделяет немилость
сумасшедшего, как когда-то «безумный» разделял благосклонность гения (М. Режа,
1907). Однако творчество не неизбежно «побочный продукт» патологии, оно
выступает и в роли её альтернативы. В 1847 г. д-р П. Малиновский
кроме «гигиенической» и «аптекарской» помощи рекомендует терапию «посредством
впечатлений» и увлеченность занятием творчеством («чем бы дитя не тешилось…»)
воспринимается не «забавой», а целительным предписанием. Эстетика
экспрессии душевнобольных в диагностических целях заинтересовывает французских
психиатров (А. Тардье, 1872; М. Симон,
1876). Отечественным психиатром Виктором Кандинским (кузеном великого
художника) при переосмыслении собственных обманов восприятия в 1880-1885 гг. описывается
«синдром психического автоматизма» – внешнего воздействия, влияния,
наведения. Эти выводы дают некую разгадку в понимании процессов творчества
спиритов, медиумов.
Во
второй половине XIX в. сблизившись с общей медициной, завершается формирование
клинической психиатрии, как самостоятельной дисциплины и «безумие», ранее
расцениваемое «извращением», считается болезнью (М. Тевоз,
1995). Термины «безумие», «помешательство», «сумасшествие» начинают
растворяться в растущем психиатрическом лексиконе, оставляя за собой лишь
некое обобщающее определение собственно психоза или – синонимом шизофрении,
термина введенного в 1911 г.
Е. Блейлером. В начале ХХ века в европейских
клиниках углубляется исследование творчества душевнобольных в связи с
анализом шизофрении. «Болезненность» искусства, как и воплощение в нём
страдания, а также изживание его посредством творчества – становятся предметом
научного интереса. В 1907 г.
М. Режа (псевдоним французского психиатра – П. Мондье)
выпускает труд «Искусство сумасшедших» где столь высоко определяет статус
изучаемого. В 1909 г.
в Лондоне и в 1914 г.
в Москве, в рамках Международного медицинского конгресса, проходят выставки
произведений больных. И в России формируется интерес к маргинальным явлениям,
выходящим за рамки нормы. С 1911
г. московский д-р Павел Карпов начинает
коллекционировать и изучать творчество душевнобольных. В начале 20-х годов в
Российской Академии художественных наук под руководством П. Карпова и В. Кандинского
ведутся целенаправленные исследования маргинального: художественный примитив,
в т.ч. культура народов
российского Севера, творчество детей и людей «с неуравновешенной психикой».
Одновременно издаются классические монографии В. Моргентхаллера
(Швейцария, 1921) и Х. Принсхорна (Германия, 1922)
об эстетике психопатологической экспрессии. Публикуются, увы, незаслуженно
обойденные вниманием, аргументированные труды П. Карпова – «Творчество
душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» (1926) и
«Творчество заключенных» (1929). Европейские психиатры независимо друг от
друга высказывают схожее: болезни могут «вскрывать родники творческого
процесса», «оплодотворять» художника «новыми ценностями» (П. Карпов). Х. Принсхорн и П. Карпов отмечают формальное сходство
изучаемого и корректно проводят сопоставления с новаторским искусством
художников: «авангардистов» и «беспредметников». Отечественные психиатры развивают
«жанр» патографии. В конце Х1Х в. появляется первые
публикации Я. Чистовича и П. Ковалевского о царе
Иване Грозном. В 1900 г.
д-р П. Ковалевский в статье «Психиатрические эскизы из истории»,
пессимистически утверждает, что психические аномалии являются показателем
вырождения культуры в результате эволюции и накопления «отрицательной»
наследственности, т.е. своеобразной платой за развитие цивилизации. В 1903 г. выходит монография
д-ра Н. Баженова «Больные писатели и патологическое творчество». В 1913 г. д-р П. Вавулин в книге «Безумие, его смысл и ценность»
предупреждает об опасности повальной патологизации
истории, культуры и увлечения расширения компетентности психиатрии.
Кульминацией данного направления являются 1925-30 гг., когда д-р. Г. Сегалин выпускает 5 томов единственного в мире журнала патографии – «Клинический архив гениальности и
одаренности», мечтая создать науку «эвропатологию –
ингениалогию».
З. Фрейд
уделял больше внимания писателям (В. Шекспир, Гёте, Ф. Достоевский, Э.Т. Гофман).
В истоках вдохновения художников – гениев: Л. да Винчи (1910) и Микеланджело
(1913), божественное вмешательство заменяется инстинктивным, творчество
отграничивается как от грубой патологии, так и от психического здоровья,
представляясь вариантом невроза адаптации. Психоанализ предполагает, что
сексуальная фрустрация является катализатором художественного таланта;
творчество компенсирует страдания, конфликты, разочарованья («Психоанализ
художника и его творчество», Н. Дракулидис, 1952).
К. Юнг (1913) и его пациенты уже занимаются рисованием, рассматривая его как
потребность, сродни инстинкту самоутверждения. Психоанализ из оригинального
медицинского подхода интегрируется в
культурологический. В России психоанализ был достаточно распространен до
конца 20-х годов и в последующем «заменён» психофизиологическим направлением высшей
нервной деятельности академика Иваном Павловым (1849-1936).
Стремлению
психиатров к научной корректности отдельные представители модернизма
противопоставляли искреннее восхищение от примитива «дикарей», детей,
спиритов – медиумов, душевнобольных. В 20-30 гг. прежде всего сюрреалисты
использовали экспрессию больных как образец, провозглашали первенство всего
иррационального, в т.ч. и психопатологического,
как источника творчества. «Безумцами» достигшими «идеальной свободы»
самовыражения восторгался А. Бретон,
экспериментирующий техникой психоанализа: групповые занятия «бессознательным»
и «автоматическим» рисованием не с целью излечения, а
стремясь уничтожить грань между искусством и психозом. В 1910 г. в Германии по
инициативе В. Кандинского организуется объединение художников «Голубой
всадник» («Blaue Reiter»),
где возможно впервые выставляются 4 произведения пациентов психобольниц. «Очарованность
психозом, его абсурдный и сюрреалистический характер проявились в творчестве
многих представителей искусства, как писателей, так и художников» (А. Кемпинский, 1998). Творческие личности, подобно С. Дали
(1930) охотно клеймили себя «безумием» описывая «параноико-критический
метод». Фашистский «порядок», наоборот, определил художественному примитиву
низшее место на шкале культурных ценностей, сопоставив его с
«вырожденческими, дегенеративными» «извращениями» душевнобольных (Р. Буксбаум, 1997).
Диалоговость творчества прежде
всего была подмечена экзистенциалистами (К. Ясперс,1913-23 гг.),
усматривающем в нём потребность самореализации, поиск нового уникального
опыта. Именно диалоговость, даже в ситуации
болезни, позволяет развивать терапевтические, а в дальнейшем и
реабилитационные практики. Идеализируемые возможности спонтанного творчества,
как бессознательного самолечения, подтолкнули к возникновению арт-терапии (Англия, А. Хилл, 1945). В России терапия, с
опорой на ресурсы творчества, занимает важное место в системе
лечебно-трудовых мастерских (терапия занятостью).
Лишь во второй
половине ХХ века началась реабилитация маргинальной культуры как
художественного феномена. В 1950
г. в Париже организуются первый Всемирный конгресс по
психиатрии и масштабная выставка. Психиатры, исследуя «нестандартность»
безумия, вновь первыми определяют психопатологической экспрессии заслуженное
место в художественном пространстве. Известнейшие врачи, именами которых
гордится современная культура (К. Виар, Р. Вольма, Р. Лемке, Л. Навратил, В. Андреоли, Д. Макгрегор и многие другие) выпускают ряд интереснейших
монографий, подтверждающих мнение искусствоведов: «деструктивная сила психоза
может…привести к результатам конструктивного творчества» (Р. Арнхейм, 1988). Практически в любом человеке заложена
потенция творчества, нередко заблокированная. «Безумие» не создаёт таланта,
но на некотором этапе оно начнет раскрывать, увеличивать и драматизировать творческие
силы, усилить восприимчивость ранее скрытых способностей. Свойственная
некоторым больным отрешённость от окружающего, потеря критической оценки
может обуславливать «необузданную» смелость в творчестве, придать ему новое
выражение (Ю. Александровский, 1985; А. Кемпинский,
1998). Неожиданно оригинальные, востребованные результаты могут проявиться,
прежде всего, в творчестве непрофессионалов, дилетантов в искусстве, ранее не
помышлявших о рисовании. Однако в дальнейшем, «благодаря» болезни,
творчество, как и другие личностные ресурсы и мастерство
художника все же распадаются, размываются и «блекнут» (Ю. Александровский, 1968,
1985). Близость интуитивных состояний вдохновения и болезненных проявлений
подчеркивается схожим описанием: одержимость, возбуждение, исступление,
озарение, откровение. Поэтому, «не гений близок к безумцу, а отдельные
состояния творческого экстаза…близки к психопатологическим»
(Р. Хайкин, 1992). В середине ХХ в. эра психофармакологии одновременно «попритушила» не только безумие, но и творческие
способности. Побочные явления фармакологии породили «умственную… анестезию» и
способствовали нивелировке уникальное творчество (М. Тевоз,
1995). В противовес этому эксперименты психоделического
искусства, открывшие «чарующую странность» мира безумия (М. Тевоз, 1995) и антипсихиатрические
настроения способствовали легализации девиаций – смешивали грани «нормы» в
культуре постмодернизма.
Новейшей
истории психиатрии знакома проблема стигматизации, которая в той или иной
мере затрагивает и лексикон культуры. «Стигма» обозначает выделение
обществом, «клеймение» субъектов из-за их психических отклонений (А. Финзен, 2001). В основе лежат страх перед «безумием»,
отожествляемым со злом, предрассудки и защитное дистанцирование
от «чужого» и «чуждого». Стигма и сегодня, при «плохой репутации» шизофрении
(С. Сонтаг, 1978), превращается во вторую болезнь,
которая метит и творчество пациента. Последствия «ярлыка» стигмы: социальная
дискриминация, враждебность, отчуждение. В рамках современной гуманистически
ориентированной психиатрии, объект внимания переносится с психопатологии на
психическое здоровье, определению «безумия» подыскивается более деликатный
аналог – «психиатрический опыт» (К. Дёрнер, У. Плог, 1996). Формулировка «безумие», чаще превращается в
эмоционально насыщенную, многозначительную метафору без медицинского
контекста, акцентируя лишь новизну, грандиозность «безумства храбрых» (Н. Гончаренко,
1999). Национальные и международные классификации психопатологии, созвучные с
тенденциями дестигматизации, с нозологических
подходов («болезнь», «заболевание»), сегодня оперируют терминами: психические
и поведенческие «расстройства» (ICD-Х, 1989). В искусстве, взамен устаревшего
«психопатологического» или «шизофренического искусства» используется термин «Ар-брют» (Ж. Дюбюффе, 1949) или
англоязычным аналог, ставший в дальнейшем ещё более ёмким определением –
«искусство аутсайдеров»-outsider art
(Р. Кардинал, 1972). Аутсайдерство обозначает
позицию «поту сторону» от социо-культурных традиций
и, возможно, психического здоровья. Нам представляется, что кроме интимно
связанного с «безумием» ар–брют, аутсайдерское
объединяет и различные формы маргинальной, своеобразной парапсихопатологической
экспрессии. Последнее выступает как связующее звено между академическим «ар–культюрэль» и нетрадиционным формами самовыражения. Работы,
подобные категории «новый вымысел» (Neuve Invention), «наивное
искусство», художественные образцы спонтанной арт – терапевтической экспрессии – возникают уже не
«благодаря», а «вопреки-» и «вне-» безумия. «Порочная связь» с унизительными
ярлыками болезни прерывается. Введение данных терминов не столько обособляет,
сколько делает «аутсайдер арт»
равноправным по отношению к существующим категориям культуры. Некоторые
исследователи охотнее используют еще более «нейтральное» определение –
современное народное искусство (contemporary folk art). Психиатры, не всегда
имея возможность узнать мнение арт-экспертов,
традиционно используют термин «психопатологическая экспрессия», который и
сегодня может быть достаточно уязвим для критики. П.
Карпов и Ж. Дюбюффе, подметили, что механизм
творчества идентичен, как у больных, так и больших. Спонтанное творческое
самовыражения является продукцией позитивных «здоровых» созидательных
тенденций, «результат самореализаци» (Р. Мэй, 2001), желанием вырваться из одиночества аутистических переживаний и вступить в диалог (А. Кемпинский, 1998). Спонтанное творчество это своего рода
и аутотерапевтический акт, поэтому возможно
целесообразнее использовать термин «арт-терапевтическая
экспрессия», эстетически значимые образцы которого, могут быть включены в
пространство поле аутсайдер–арт. Определённую беспристрастность в суждениях
должно высказать и наше «Международное общество психопатологии экспрессии»
(1959).
Взаимообусловленность
безумия и творчества позволили заподозрить и другие чрезвычайно интимные
связи между психопатологией и цивилизацией. Классические «образы» безумия в
течение времени видоизменяются под влиянием различных факторов. Это так
называемый социогенный патоморфоз.
Д-р Ф.Е. Рыбаков (1914) писал, что культура «наложила совершенно новую
печать» и на душевные болезни: если «мания колдовства» была характерна для XVIв.,
«бесноватость была … болезнью XVII в.», то «бред изобретения» и «бред
преследования» «являются болезнями … – ХХ столетия». В России в конце
столетия динамизм современной жизни предложил своеобразные эпидемии
почитателей «паранормальных явлений»: на смену
медиумам, спиритам, колдунам пришли т.н. «экстрасенсы, контактеры,
новые святые, агрегоры, жителей сети Интернета» –
вновь с мифологическим содержанием переживаний, но в новой технологической
оболочке (В.П. Самохвалов, 1998). Отголоски цивилизации
несомненно откладывает отпечаток на безумие. К примеру, Художник-медиум
Екатерина, под влиянием внутреннего голоса Отца небесного Асроода шесть лет
не выходившая из дома, ожидая его прилёта на летающей тарелке, и рисующая его
пророчества (пожелания) землянам, всё же считает, что если и есть Бог в космосе, то он является красным,
т.е. коммунистом. …неграмотный
глухонемой известнейший художник А. Лобанов, проведший в психиатрической
больнице под Ярославлем более полувека, нередко рисовал иконоподобные
портреты вождей Советской действительности и украшал их символами……
В России, о
чём говорилось выше, издавна отмечался интерес к явлениям культуры, выходящим
за рамки нормы. Однако, далее в исследовании творческих процессов
«психиатрического опыта», после работ П. Карпова, последовала полувековая
пауза. В СССР с его традиционно биоцентрически
ориентированной психиатрией, «фрейдофобией» и
«модой» на стигматизацию диссидентов – творчество, отмеченное печатью безумия,
обозначалось лишь около медицинскими
терминами: «патологическое художество», «изобразительный язык
душевнобольных». Изучением психопатологической экспрессии, преимущественно
представляющейся стенограммой болезни, занимались исключительно психиатры (Э.
Вачнадзе, 1972; С. Болдырева, 1974; Э. Бабаян и др. 1982; Р. Хайкин, 1992 и
др.). Арт-эксперты, придерживающиеся официальных
границ «искусства», игнорировали творчество больных, как не имеющее
художественной ценности. Культурная политика не допускала претензий
непрофессионалов, исключая фольклор, на художественную значимость. Наивное
искусство и авангард, находились в позиции «маргинального» или «андеграунда»,
и лишь оттепель 60-х годов позволила им «претендовать» на официальный статус.
Стали публиковаться патографии об известных
художниках: В. Ван Гоге, М. Врубеле, М. Чюрлёнисе,
Ф. Гойе. Деонтология сдерживала интерес к судьбам
современников, страх стигматизации заставляла лишь анонимно представлять их
творчество. Художественная литература впервые подала
пример, описав «Гения Вселенной» – художника С. Калмыкова (кстати, ранее
практически так же величал себя и поэт В. Хлебников) в романе «Факультет ненужных
вещей» Ю. Домбровского, 1975 (R.
Gayraud,
2000). В советский период психиатр в той или иной мере привлекается к
проблеме инакомыслия (В.П. Самохвалов, 1998). В 1977 г. на IV-м Всемирном конгрессе WPA в Гонолулу
отечественная психиатрия была исключена из Ассоциации и лишь в 1989 г. на IX-м аналогичном конгрессе,
вновь принята в WPA. Беда
отечественной психиатрии состояла не в столь преувеличенных злоупотреблениях,
«сколько в полном отрицании их прежним руководством» Советской психиатрии (М.
Кабанов, 2000). Патерналистская этика психиатрии практически не обсуждала
вопрос о сотрудничестве, интеграция «иного» в социум представляется лишь
аспектом призрения. Редкие выставки творчества пациентов, акцентировали
авторское «безумие», что вызывало реакции сенсационности или «снисхождения»
(С. Гурвиц, 1992). Постепенно при кафедрах психиатрии медицинских вузов, в
том числе и с 1987 г.
в Ярославле, начинают создаваться коллекции творчества душевнобольных.
Исследователи эстетики, исходя из существующих правил, в то время довольствовались
лишь изучением художников, открыто и демонстративно описывающих свой
психиатрический и художественный «опыт» (АВАРРА, М. Коростелёв, С. Шмелёв,
Георгий «У»…). С середины 1990-х годов внимательно изучаются –
«перевариваются» (К. Богемская, 2001) два наиболее
заметных отечественных собрания психопатологической экспрессии, которые при
участии арт-экспертов сопоставляются с зарубежными
аналогами и трансформируются в художественные. В Москве организуется Музей
творчества аутсайдеров (1996), а в Ярославле формируется коллекция искусства
аутсайдеров «ИНЫЕ», начавшая свою самостоятельную биографию за пределами
клиники с 1997 г.. Тематика психопатологической экспрессии и аутсайдер-арт, в рамках маргинального, последовательно
обсуждается на конференциях, и публикуется в сборниках кафедры эстетики
философского факультета МГУ им. М. Ломоносова (А. Мигунов, 1999, 2001, 2003).
Нами уже проведены более 30 выставок психопатологической экспрессии, аутсайдер-арт в стране и за рубежом (особенно во
Франции), многочисленные междисциплинарные конференции по вопросам культуры и
искусства аутсайдеров, в т.ч. и совместно с СИПЭ.
Искусство аутсайдеров, утратив статус «сенсационности» и «дикости» получает
художественный статус, как один из образцов искусства примитива и становится равнозначным
в едином пространстве эпохи постмодернизма (Д. Маклэган,
1991; К. Богемская, 1997, 2001; А. Мигунов, 1999).
С 70-х годов в России клиническая
психотерапия постепенно стала использовать в диагностике и психоаналитически
ориентированные графические проективные тесты; накопила богатую практику и с
90-х годов стала самостоятельной арт-терапия (в
России с её больными, отличающимися психастерическим
радикалом, арт-терапия более адекватна для пациента,
чем когнитивная психотерапия на Западе) ныне имеющая свой журнал «Исцеляющее
искусство» («The Healing Art»)
и «Арт-терапевтическую ассоциацию» под руководством
д-ра А. Копытина. Все это косвенно формирует интерес к психопатологическому
творчеству. С 80-х годов в стране традиционные «медицинские» подходы дополняются
«социальной» моделью психиатрической службы. Психиатрия эволюционирует от
биологических подходов к психологическим и
психосоциальным на усиление внебольничных психотерапевтических и
психосоциальных форм помощи, партнерскому стилю взаимодействия с пациентами,
ориентируется на поддержку сообщества и другие инициативы, в том числе и с
опорой на ресурсы творчества.
Подобная
пилотажная модель, предложенная нами, называется арт-проект
«ИНЫЕ». «Иной» – емкий термин, вызывающий ассоциации с
латинским «alienus»,
созвучен с «иноком» – старославянским названием православных монахов – и с «инакомыслящим». В нашей практике
постепенно клинические, феноменологические подходы дополнились социокультурологическими, философскими,
искусствоведческими… Проект «ИНЫЕ» включает в себя серию выставок,
анонсируемых как акции «без белых халатов», и арт-терапевтические
«экскурсии» для зрителей. Кроме этого: социологические опросы, междисциплинарные
симпозиумы, семинары; формирование групп взаимопомощи больных, их
родственников, создание при клинике клуба-студии «Изотерра»
(1999) и другие формы психосоциальной поддержки с привлечением: волонтеров – студентов,
общественных организаций и учреждений культуры. В этом случае мы отчётливо
наблюдали взаимоусиливающийся эффект
«вовлечённости» всех участников в атмосферу некого социотерапевтического
сообщества. Активная позиция организаторов проекта в отношении СМИ направлена
на дезактуализацию эффекта стигматизации. Выставки
аутсайдерского искусства – это диалоги, разрушающие стереотипы восприятия,
стимулирующие творчество, настраивающие на широкий спектр переживания,
критического размышления об автономной жизненной позиции и творчестве
аутсайдеров. Используя партнерский тип взаимодействия с душевно- и духовноИными, мы расширяем
представления о необычном, ранее подвергавшемся пренебрежению, интегрируем в
культуру "иное" творчество, предлагая рассматривать аутсайдер-арт как актуальное явление. Тем самым у
населения формируется «толерантный» менталитет на более широкий «диапазон
восприятия» и взаимодействия современников с «иными» и их творчеством.
Преодолевая «отрицательный» образ душевнобольного, мы разрушаем стереотипы
восприятия, подводим окружающих к признанию права иного–меньшинства на их
экзистенциально-насыщенные сценарии независимой жизни. В 2001 году, имеющийся
опыт и рекомендации, полученные в ходе Российско-Канадской учебной программы
"Общественная реабилитация в психиатрии" (при Московском НИИ
психиатрии МЗ РФ), привели к выстраиванию целевой программы психосоциальной
реабилитации с опорой на ресурсы творчества. В рамках созданного
регионального отделения Общероссийской общественной организации инвалидов
"Новые возможности" расширились и внедрены новые формы
психиатрической помощи. Кроме клубно-досуговой
практики используются приемы арт-, семейной психотерапии, консалтинго-треннинговые,
образовательные и другие формы психосоциальной поддержки; стали
организовываться и благотворительные выставки. Подобная практика позволяет
поддержать более высокие уровни самореализации и качества жизни группе
творчески одаренных пациентов, интегрировать их художественную экспрессию в социокультурное пространство. Сегодня арт-проект
"ИНЫЕ" – это лечебно-реабилитационная программа внедиспансерной
психосоциальной помощи, объединяющая конкретные формы социальной работы в
период от этапа создания до – экспонирования творчества художников,
"имеющих психиатрический опыт". Эта практика, по нашему мнению,
дополняет традиционные "медицинские" подходы современной
«социальной» моделью психиатрической службы. Надеемся, что естественным
итогом развития Арт-проекта/коллекции
"ИНЫЕ" станет создание в Ярославле первого в провинции
научно-исследовательского центра-музея "ИНЫЕ". Там могут
развиваться и дополнять друг друга два относительно самостоятельных
направления: психосоциальное («Проект») и художественное («Коллекция»).
Ссылка для цитирования
Гаврилов В.В. Многообразие диалога искусства и реабилитации. [Электронный ресурс] //
Прикладная психология и психоанализ: электрон. науч. журн. 2009. N 1-2.
URL: http:// ppip.su (дата обращения: чч.мм.гггг).
Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТР 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка"
(введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] –
дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.
|
