О журнале
Научно-редакционный совет
Приглашение к публикациям

Предыдущие
выпуски журнала

2017 РіРѕРґ

2016 РіРѕРґ

2015 РіРѕРґ

2014 РіРѕРґ

2013 РіРѕРґ

Eine kleine Geschichte

Якушев И.Б. (Архангельск, Россия)

 

 

Якушев Игорь Борисович

Якушев Игорь Борисович

–  кандидат медицинских наук, врач-психиатр высшей квалификационной категории, доцент; федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Северный государственный медицинский университет» Министерства здравоохранения Российской Федерации, пр. Троицкий, 51, Архангельск, 163000, Россия. Тел: (8182) 28-57-91.

E-mail: yakushev87@gmail.com

 

Аннотация. В статье рассматривается возможное влияние особенностей личности М. Кляйн на содержание ее научной деятельности, что предопределило ряд важных концепций в теоретических построениях этого психолога.

Ключевые слова: Кляйн; Фрейд; психоанализ; шизотимия; амбивалентность.

 

Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.

 

 

«Когда Гензель и Гретель подходили к ее избушке,
она злобно захохотала и сказала с усмешкой:
«Вот они и попались! Теперь уж им от меня не уйти!»»

Я. и В. Гримм «Гензель и Гретель».

 

 

Мелани Кляйн

В истории психоанализа отчего-то было так много дилетантов, что это обстоятельство не может не удивлять. Действительно: несколько странно, когда человек, не имеющий медицинского или психологического образования, начинает практиковать метод, применяемый для терапии психических расстройств. Все же лечение, если относиться к нему разумно, — прерогатива медиков. Констатация того обстоятельства, что некая девиация — суть заболевание, кажется вполне достаточным резоном для того, чтобы коррекцией занимался врач или клинический психолог, ибо даже таких терминов, как патогенез, невроз, история болезни, лечение, симптом и проч., нет в лексиконе педагогов, инженеров и культурологов. Тем не менее в ряде случаев необходимым и достаточным условием для психоаналитической деятельности оказались безоговорочное согласие с точкой зрения З. Фрейда и публикация статей, подтверждавших его теорию.

Медицинского образования не имели многие известные психоаналитики: П. Лазарсфельд (его диссертация была посвящена математическим аспектам теории гравитации А. Эйнштейна); О. Ранк, окончивший ремесленное училище и Венскую школу искусств; Л. фон Саломе (вовсе не получившая системного образования); Г. Гуг-Гельмут (диссертация о физических и химических свойствах радиоактивных веществ); В.Ф. Шмидт (окончила исторический факультет Бестужевских курсов); А. Фрейд (учитель начальной школы)… Из-за обилия специалистов, имевших непрофильный диплом, психоанализ порой заставляет вспомнить политологию пикейных жилетов и стратегию диванных полководцев. Не важно, чему субъект учился, если в конечном итоге он был лоялен по отношению к отцу-основателю доктрины.

Теория Фрейда была учебником математики, в котором наличествовали все ответы, но отсутствовали некоторые задачи: их надлежало составить таким образом, чтобы содержание совпало с уже имеющимся результатом. Рассуждение-вычисление следовало подогнать под готовый ответ. Такие работы очень нравились Фрейду, и соблазн загодя заглянуть в заветную страницу был для некоторых адептов психоанализа слишком велик. К тому же, имея готовый результат, можно было ограничиться каботажным знанием, постигнув психоанализ, но обойдясь без штудирования физиологии, пропедевтики и прочей гистологии (и даже психиатрии).

Достаточно было уподобиться генералам из сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина, которым «…начальник однажды говорил: «Если хочешь сыскать восток, то встань глазами на север, и в правой руке получишь искомое»». Многие из последователей Фрейда, будучи дилетантами, неуклонно «вставали глазами на север», глядя в сторону отца-основателя, и торили намеченную им тропу, «получив искомое в правой руке», а если кто-то вдруг допускал интеллектуальный волюнтаризм, то еретика ожидал непременный остракизм и едкая ирония со стороны мэтра.

М. Кляйн в детстве

Важное место в теории Фрейда было отведено инфантильному эротизму и травмирующим факторам детского периода жизни. Но помимо «Анализа фобии пятилетнего мальчика» [7, c. 39–121] крупных работ на эту тему у психоаналитиков до поры до времени не было. И вот в 1915 году член Венского психоаналитического общества Г. Гуг-Гельмут объявила о публикации «Дневника девочки-подростка», описывающего именно те переживания и ощущения, которые наиболее интересовали отца психоанализа, ибо подтверждали его теорию, излагая ее нужными словами.

Письмо Фрейда к Гуг-Гельмут стало введением к книге, вышедшей в 1919 году. Он писал: «Дневник — это маленькая жемчужина. Я действительно считаю, что до сего времени еще никому не удавалось с такой ясностью и достоверностью проникнуть в суть психических импульсов, характеризующих развитие девочки нашего социального и культурного уровня в годы, непосредственно предшествующие периоду полового созревания…» [3, c. 96]. Но вскоре выяснилось, что Гуг-Гельмут фальсифицировала текст, изложив представления-воспоминания о собственных инфантильных переживаниях, а может быть, просто желая придумать задачу к готовому ответу из учебника Фрейда. «Дневник» изъяли из продажи, но потом он все же был зачем-то переиздан и даже переведен на другие языки.

В 1924 году Гуг-Гельмут задушил подушкой усыновленный ею племянник, которого она в детстве анализировала. Эта смерть символична и симптоматична: психоаналитик гибнет от рук пациента, терапию которого счел эффективной. (Сходный мотив использован в фильме «Шестое чувство»). Возникают вопросы: насколько адекватны с научной и этической точки зрения исследования и практики, которые анонсируют очень много, а решают слишком мало, да к тому же еще и реализуются дилетантами, фальсифицирующими результат? И вообще — не ухудшают ли они исходное положение дел?

Видный деятель психоанализа Мелани Райцес (более известна под фамилией мужа — Кляйн) родилась в 1882 году в Вене, будучи четвертым ребенком в семье дантиста, состоявшего во втором браке (жена была на 15 лет моложе). К моменту рождения младшей дочери Морицу Райцесу было более 50 лет. Большого внимания Мелани отец не уделял, предпочитая ей общение со старшими детьми. У нее сложились близкие отношения с сестрой Сидони, умершей девяти лет от роду. Когда Мелани исполнилось 18 лет, умер ее отец. Утраты вызвали депрессию, осевшую в характере девушки и повлиявшую на ее отношение к миру. Она всю жизнь была резким, неуживчивым человеком с тяжелым нравом.

В Венском университете Мелани занималась историей искусств, но курс не окончила, проучившись всего два года. В 1903 году она вышла замуж за инженера А. Кляйна. В браке родилось трое детей, но семейная жизнь четы не задалась. Взаимопонимания ни с мужем, ни с детьми у Кляйн не было. В 1914 году в связи с депрессией, связанной со смертью матери и рождением третьего ребенка, она обратилась к психоаналитику Ш. Ференци. Пройдя курс анализа, в 1917 году Кляйн с энтузиазмом сама принялась анализировать пятилетнего сына родственников, который, как считали его родители, отставал от сверстников в умственном развитии. Причину этого обстоятельства Кляйн узрела в сексуальных девиациях. Могло ли быть иначе? Страница ответов в задачнике всегда была под рукой.

М. Кляйн в молодости

Параллельно она анализировала своего сына. Работа с детьми длилась несколько лет. В письме к Ференци Кляйн писала: «Я хотела бы превратить моего сына Эриха в малыша Фрица, сына моих родственников…» [3, c. 44–45]. (Удивительно: мать видит идеал не в своем, а в чужом ребенке, который к тому же малость придурковат; послушание и внушаемость умственно отсталых детей — нередкая история). «Дурной» Эрих разочаровал ее: он не стал хорошим Фрицем. Тем не менее в книге «О развитии одного ребенка. Влияние сексуального просвещения и отказа от авторитета на интеллектуальное развитие ребенка», вышедшей позже, Кляйн писала о сугубой «эффективности психоанализа».

Психологические портреты анализируемых детей в изложении автора ненавязчиво переплетались, в силу чего можно было думать, что Кляйн достигла желаемого — как в клиническом, так и в педагогическом отношении. Историк психологии Л. Мекаччи пишет: «Кляйн… выдумывает историю своего сына, интерпретируя ее в соответствии с собственной теоретической моделью…» [3, c. 45]. Так как задача была составлена с учетом готового ответа, она потребовала небольшой подтасовки и легкой дымки тумана, окутавшего формулировки. Автор не затруднил себя элементарным экспериментом и статистической обработкой данных — «ловкость рук и почти никакого мошенничества». Заветный шарик неожиданно оказался именно под тем наперстком, который приподняла Кляйн. Какая неожиданность!

Очень странное впечатление в тексте производит мать, объясняющая ребенку процесс coitus'a: «Мамина пипка похожа на дырочку. Если папа вложит свою пипку в мамину и впрыснет в нее семя, то семя побежит внутрь мамы и, когда оно встретится с одним из маленьких яичек внутри мамы, это маленькое яичко начнет расти и станет ребенком». Фриц: «…я хотел бы сделать это с мамой». — «Так нельзя. Мама не может быть твоей женой, она уже жена папы; тогда у папы не будет жены». — «Но мы можем оба делать это с ней». — «Нет, так нельзя. У каждого человека только одна жена. Когда ты вырастешь, мама уже состарится. Тогда ты женишься на молодой и красивой девушке, и она будет твоей женой». И далее: «Я сказала ему, чтобы он представил себя на месте мамы и захотел, чтобы папа сделал с ним то же, что делал с ней; но он боится (так же, как, по его мнению, должна бояться мама), что если эта палочка — папина пипка — окажется в его пипке, ему будет больно и что тогда в его животе и желудке все будет разрушено» [3, c. 46].

Даже если оставить некоторые слова на совести переводчика, то все равно в процессе чтения этого фрагмента у непредвзятого читателя, как кажется, довольно быстро возникает ощущение того, что мать растлевает собственного сына. Знаменательно и другое: пятилетний ребенок мгновенно и совершенно недвусмысленно излагает концепцию комплекса Эдипа, практически без какой бы то ни было затуманивающей дело символики, наводящей тень на плетень, требующей нудной расшифровки и замедляющей процесс живительного психоанализа. Словно мальчик предварительно штудировал труды Фрейда.

Разумеется, все дело в том, что их прочла Мелани Кляйн. Но отец психоанализа мог быть доволен: автор исследования, пятясь от известного заранее ответа, получил результат, подтверждающий его теорию. Цель оправдывает средства. Даже если этими средствами становятся фальсификация данных и психоанализ с оттенком педофилии. Стоит обратить внимание и на эпизод «…представил себя на месте мамы и захотел…» и задаться вопросом: чьи страхи изложены устами ребенка — уж не самой ли Кляйн, взыскавшей сочувствия в лице мальчика, превращенного ею в собеседницу-наперсницу: «Нет, ты только представь, что то же самое делают с тобой. И кто?! Твой отец! Ты захотел бы этого, окажись ты на моем месте?!». Если представить себе этот фрагмент в таком виде — а здесь практически ничего не изменено, кроме интонации, — мы получим, во-первых, страх перед coitus'ом самой Кляйн, а во-вторых, ее бессознательное соотнесение себя самой с сексуальным контекстом взаимоотношений с собственным отцом.

Автор рационализирует свою позицию: «Если мы позволим ребенку получать всю интересующую его информацию о сексе по мере того, как в нем растет жажда познания, мы лишим сексуальность ее таинственности и сделаем ее куда менее опасной. Это даст гарантию, что желания, мысли и чувства не будут (как это произошло с нами) частично вытеснены и, если вытеснение пройдет неудачно, частично сохранены под бременем ложного стыда и невротических переживаний. Предотвращая это вытеснение и появление груза ненужных страданий, мы к тому же закладываем основы здоровья, душевного равновесия и благоприятного развития характера» [3, c. 47].

Как известно, Фрейд боялся умереть во время coitus'a. Приведенный фрагмент, как кажется, демонстрирует отношение к этой стороне жизни и самой Кляйн: мадам тоже считает сексуальность опасной. Что же до «…предотвращения груза ненужных страданий, закладывания основ здоровья, душевного равновесия и бла-бла-бла…», то об этом — чуть позже, хотя история племянника Гуг-Гельмут нам уже известна.

Кляйн анализировала и других своих детей, Ганса и Мелитту, закодировав их именами «Феликс» и «Грета» (они же фигурировали и в других ее работах как «Эрнст» и «Лиза»). Их анализировали еще несколько психоаналитиков. Так, на одном и том же материале получился целый цикл статей. Бедные маленькие (die Armen kleinen) Гензель и Гретель из сказки братьев Гримм! Если литературным персонажам удалось обмануть ведьму, то настоящие дети скрыться от нее не смогли, а она еще и сдавала их в аренду. Сохранилась любопытная фотография: М. Кляйн сидит напротив девочки лет пяти. Выражение испуга на лице ребенка неподдельно и очевидно.

М. Кляйн с пациенткой

 

Эрих-«Гензель» Кляйн потом погибнет в горах при неясных обстоятельствах, а Мелитта-«Грета» станет утверждать, что это было самоубийством — из-за тяжелых хронических конфликтов сына и матери. Возможно, это и в самом деле был несчастный случай, но глубокий длительный разлад между Эрихом, так и не ставшим «хорошим Фрицем» (не оттого ли в 12-летнем возрасте этот ребенок был оставлен отцу, когда мать решила перебраться в Лондон с двумя другими детьми?), и М. Кляйн все-таки имел место.

А вот что пишет Кляйн о «Гретель»-Мелитте: «Грета вела первую партию в школьном хоре. Однажды руководительница подошла к ней очень близко и заглянула ей прямо в рот. В этот момент Грета почувствовала непреодолимое желание обнять и поцеловать ее. Кроме того, в ходе анализа выяснилось, что периодически возникавшее у девочки заикание вызывалось сосредоточением либидо на говорении и пении. Повышение и понижение голоса и движения языка символизировали coitus» [3, c. 50]. Не слишком ли все это показательно-иллюстративно для того, чтобы быть правдой? Не выглядит ли все это рисунком на заданную тему, искусственно изготовленным психоаналитическим экстрактом? Что означает реплика «…в ходе анализа выяснилось»? Решение пропущено при том, что сохранены условия задачи и ответ на нее. (Если проводить аналогию с математикой, то в этой фразе есть «Дано» и «Что и требовалось доказать», но ход доказательства отсутствует). И впрямь — зачем, если есть готовый ответ? И для кого «…движения языка символизировали coitus»? Как девочка смогла все это объяснить таким образом, чтобы не возникло разночтений? Не создается ли впечатления о том, что дети, поняв, что хочет услышать мама-психоаналитик, соответствовали ее чаяниям, дабы быстрее освободиться и наконец-то пойти поиграть. Или же это сугубая фальсификация и фантазии человека, опасающегося сексуальной стороны жизни, но находящего замену-компенсацию данному аспекту бытия в разговорах на скользкую тему с собственными детьми?

В 1918 году на V Международном конгрессе психоаналитиков в Будапеште Кляйн была представлена Фрейду. В 1919 году она вступила в Венское психоаналитическое общество. В 1920 году на VI Международном конгрессе в Гааге Кляйн познакомилась с главой Международной психоаналитической ассоциации К. Абрахамом, по его приглашению последовав за ним в Берлин. С 1924 по 1925 годы Мелани проходила у него анализ, прерванный смертью доктора, который успел ввести ее в круг известных психоаналитиков Европы. Приятелями Кляйн стали англичане Э. Гловер и Э. Джонс, предложившие ей переехать в Лондон. С мужем она развелась еще в 1922 году.

Некогда Гуг-Гельмут предложила использовать при анализе детей игру. Кляйн расширила круг анализируемых: если ее предшественница занималась детьми старше шести лет, то Мелани анализировала и новорожденных. Толкование свободной игры часто вело к субъективизму. Если девочка швыряла на пол игрушку, Кляйн считала, что агрессия направлена на отца (отчего бы?), но оснований для такого вывода не приводила. Если мальчик, играя в паровозики, сталкивал их друг с другом, она видела в этом символическое выражение «подсмотренного coitus'a родителей».

Оппонентом такой интерпретации стала А. Фрейд (эх, не та дочь родилась у мэтра!). Дискуссии в Британском психоаналитическом обществе привели к возникновению трех альянсов детских психоаналитиков: единомышленники Кляйн, союзники Фрейд и независимая группа. Но тяжелый характер и авторитарные методы правления лидера привели к конфликту — былые союзницы, среди которых была и Мелитта-«Гретель», ополчились против Мелани.

После Второй мировой войны вышла новая работа Кляйн «Эдипов комплекс в свете ранних детских тревог» с анализом рисунков десятилетнего мальчика. Некие родители обратились к автору в связи с тем, что их сын «стал очень бояться детей и из-за этого страха все больше и больше избегал самостоятельно куда-либо ходить» [2, c. 31]. «Развитый и одаренный ребенок» бросил школу, впав в депрессию. Автор сразу же сообщает: «…период грудного вскармливания у Ричарда был кратким и неудовлетворительным» [1, c. 32]. Посыл очевиден и незамысловат: любой психоаналитик констатирует здесь невроз орального типа.

Далее Кляйн пишет: «мать не понимала, что сын ее сильно любит» [Там же. С. 33], а отец гордился сыном и был с ним достаточно добр». (Но ведь это — бездоказательные субъективные оценочные категории). Нарисованный осьминог с человеческим лицом сопровождался комментарием: «Он означает его отца и отцовские гениталии в их угрожающих аспектах…» [Там же. С. 35–36]. («Какие фаши токазателства?!», — восклицал персонаж фильма «Красная жара»).

Мышление ребенка оказалось тем более странно символическим, что уж опять слишком ловко ложилось в теорию Фрейда, выглядя настолько иллюстративным, что это обстоятельство казалось подброшенной уликой (так Глеб Жеглов, твердо знающий, что «вор должен сидеть в тюрьме», не считал фальсификацией подкинутый им карманнику кошелек). «Он объяснил, что черный цвет был его отцом, и сопроводил движение карандаша подражанием звуку марширующих солдат». Красный цвет означал самого Ричарда, синий цвет — мать, фиолетовый — брата. Узор, раскрашенный в эти цвета, изображал карту Европы во время Второй мировой войны. «Мать на его рисунках олицетворяла империю, которая подвергалась нашествию его отца (он — олицетворение вражеской силы)» [Там же. С. 36–37]. Мальчик будто бы рисовал бессознательно, по методу свободных ассоциаций.

Рисунок Ричарда

Кляйн пишет: «Он начинал рисовать, не имея никакого предварительного плана, и часто удивлялся тому, что получалось». Еще бы! Руку с карандашом направлял всемогущий Ид, создавая рисунок, неясный для самого Ричарда, но хорошо понятный Кляйн, знакомой с матчастью. Уж не сама ли она нарисовала шесть этих узоров? Каждый рисунок был соотнесен с обстоятельствами Второй мировой войны и, одновременно, — с определенной фазой состояния ребенка, в зависимости от которой Кляйн видела в узоре то гениталии отца («Ну и рисунки у вас, доктор!»), то синюю птицу-мать…

«Узор 1 выражал его тревогу за тело матери, подвергавшегося нападению плохого Гитлера-отца (бомбы, грозы, ядовитые поганки)… Вся империя означала тело матери, оно было проткнуто его собственными гениталиями. На узоре 1, однако, прокол осуществлялся тремя гениталиями, представлявшими трех мужчин в семье: отца, брата и его собственными… На той сессии Ричард выразил свой ужас перед половым актом. К фантазии о разрушении, угрожавшем его матери со стороны плохого отца, добавилась угроза ей от агрессии Ричарда, поскольку он идентифицировал себя со своим плохим отцом. Его брат также выступал как нападавший. На данном рисунке его мама (голубой цвет) содержит в себе плохих мужчин или, в конечном итоге, их плохие гениталии; поэтому ее тело подвергается опасности…» [Там же. С. 43].

Рисунок Ричарда

Далее, по ходу военных действий, возникают альянсы стран, направленные на подавление «Гитлера-отца»: «Узор 4… Раскрашивая голубые сегменты, Ричард стал напевать национальный гимн и объяснил мне, что его мама была королевой, а он сам — королем. Ричард стал отцом и приобрел гениталии могущественного отца. Когда он закончил рисунок и посмотрел на него, то сказал, что в нем было «много мамы» и его самого, так что они «действительно могли побить папу». Он показал мне, что в рисунке было «мало плохого папы» (черного цвета). Поскольку отец был превращен в безобидного младенца, то уже не было, как кажется, необходимости побеждать его… Раскрашивая фиолетовые сегменты, Ричард напевал норвежский и бельгийский гимны и произнес: «Он нормальный». Малое количество фиолетовых сегментов (по сравнению с голубыми и красными) указывает, что его брат тоже был превращен в маленького ребенка. Напевание гимнов двух малых стран-союзниц показало мне, что слова «он нормальный» относились к его отцу и брату, ставшими безобидными детьми…» [Там же. С. 60–62].

Ясное дело, последний рисунок символизировал победу Ричарда («Красной России») над черным Гитлером-отцом: «…он выразил собственное удовлетворение увеличением количества голубых сегментов, то есть его матери. Он также сказал о своей надежде, что брат будет его союзником. Его ревность к брату часто заставляла подозревать его и бояться соперника. Он далее указал, что один из черных сегментов был полностью окружен его мамой, братом и им самим. Подразумеваемый смысл состоял в том, что он вступил в союз с любимой внутренней мамой против опасного внутреннего отца…» [Там же. С. 73–75]. Рисунок дополняет набросок, на котором изображены океан, рыбы, водоросли, морские звезды; под британским флагом плывет подводная лодка «Sunfish», ее перископ воткнут в пароход «Rodney», который тоже осенен Union Jack. Растения на дне, по мнению Кляйн, символизируют гениталии матери и ее грудь; морская звезда, находившаяся между водорослями, — coitus с матерью или власть материнской груди. Зазубрины звезды — зубы, означающие орально-садические импульсы.

Разумеется, Кляйн сообщила мальчику, что «Sunfish» — это он сам («sun» — «son»), а перископ — нечто иное, как coitus с матерью (что было прямой подсказкой, наводящей именно на тот ответ, в котором нуждалась мадам). Все это, конечно, подразумевало, что Ричард желает занять место отца, опасаясь при этом разоблачения и кары с его стороны. Отсюда — постоянно испытываемый мальчиком страх. Амбивалентность отношения Ричарда к ситуации обозначена Кляйн достаточно очевидно, и это обстоятельство снова выглядит подгонкой ответа под теорию.

Понятие амбивалентности Фрейд позаимствовал у Э. Блейлера. Оно впервые появилось в «Динамике трансфера» (1912 год) при объяснении негативного трансфера: «…он нередко обнаруживается наряду с позитивным трансфером, направленным на одного и того же человека… Амбивалентность аффективных целей позволяет нам лучше понять склонность невротиков к сопротивлению посредством трансфера» [7]. Впрочем, идея взаимосвязи любви и ненависти встречалась у Фрейда и прежде: случаи Маленького Ганса [6] и Человека-Крысы: «В сердце любящего разыгрывается настоящая битва между любовью и ненавистью к одному и тому же человеку» [8]. Позже, во «Влечениях и судьбах влечений» (1915 год), Фрейд писал об амбивалентности в связи с антитезой активности и пассивности [9]. Амбивалентность характеризует психозы, невроз навязчивых состояний, ревность, скорбь и стадии развития либидо, на которых любовь к объекту соседствует с желанием его деструкции (орально-садическая и анально-садическая фазы).

К. Абрахам уточняет специфику амбивалентности на каждой стадии. Первичная оральная стадия — доамбивалентная: сосание груди — «…это вид поглощения, не разрушающего объект» [5]. Абрахам считал, что амбивалентность возникает лишь на орально-садической стадии с ее враждебным отношением к объекту. Позже индивидуум начинает беречь объект от разрушения. Преодоление амбивалентности возможно лишь на генитальной — постамбивалентной — стадии. Кляйн, как и Абрахам, считала влечение изначально амбивалентным: любовь к объекту неотделима от желания его разрушить, поэтому амбивалентность оказывается качеством объекта. Дабы не допустить такого противоречия, субъект разделяет его на «хороший» и «плохой».

Кляйн считает: «…материал показывает, что позитивная эдипова ситуация и генитальная позиция стали проявляться более полно… Прежде Ричард… представлял себя в роли ребенка, поскольку под давлением тревоги он убегал в идеализируемую роль удовлетворяемого и любящего младенца. Теперь он впервые заявил, что его не было среди детей [рыб] на картинке. Это показалось мне еще одним указанием на усиление его генитальной позиции. Он почувствовал, что мог вырасти стать сексуально потентным, поэтому в фантазиях он мог делать со своей мамой детей и ему больше не нужно было ставить себя в положение младенца» [1, c. 58–59]. Автор пишет «мне показалось», но тут же делает выводы, которые уже лишены тени сомнения.

Кляйн еще и поиграла в кораблики с Ричардом. Если он ставил их рядом, то это, по мнению аналитика, означало coitus (ну конечно же!). «…«Vampire» (Ричард), коснулся «Rodney» (своей матери). В тот момент это привело к резкому изменению игры, вызванному опасением Ричарда, чтобы орально-садические импульсы не взяли верх над его генитальными желаниями. В течение последующих нескольких дней, однако, тревожность в определенной мере облегчалась, агрессия уменьшалась и одновременно некоторые из способов защиты усилились, поскольку похожий игровой инцидент (во время морской прогулки его корабль коснулся моего) мог теперь произвести, не усилив тревогу и регрессию его генитальных желаний» [Там же. С. 53–54].

Игра в кораблики воплощала сексуальные фантазии Ричарда на модели, демонстрируя их амбивалентность, утверждая Кляйн в ее правоте. «Подтверждение» своей версии она получила, наблюдая и за игрой мальчика с мелками: «Ричард взял голубой и красный мелки (его мама и он сам) и поставил их рядом на столе. Затем черный мелок (его отец) был подвинут к ним и отодвинут красным мелком, тогда как голубой мелок отодвигал фиолетовый мелок (его брата). Эта игра выражала желание Ричарда, чтобы его мать в согласии с ним прогоняла опасных отца и брата. Его мать как сильная фигура, борющаяся с плохими мужчинами и их опасными гениталиями, появилась также в узоре 2, когда он сказал, что раскрашенная голубым мама на Западе готовилась воевать с Востоком и отвоевать там свои страны» [Там же. С. 73–75]. Ну что тут сказать?! Все по-прежнему столь иллюстративно, что даже странно, как это Кляйн не предсказала будущее продвижение коалиции НАТО («голубая мама») на Восток.

Но! Десятилетний мальчик на протяжении нескольких месяцев рисует однотипные узоры… Если ребенку дать карандаши, ограничит ли он себя в выборе цветов? Заявлять о том, что предпочтение красок и характер рисунков продиктованы бессознательной частью психики, — значит закрывать глаза на те многочисленные случаи, когда всемогущий Ид отчего-то молчит. Узоры кажутся сделанными в одно и то же время (и рукой взрослого), особенно — в сравнении с сюжетным рисунком, действительно, вероятно, сделанным неуверенной рукой ребенка. И это — другая рука, иная манера.

Но и второй рисунок едва ли принадлежит десятилетнему мальчику. Такие картинки рисуют дети 5—6 лет. Разница в графических возможностях пяти- и десятилетнего ребенка огромна. Интерпретация рисунков выглядит весьма субъективной. Едва ли существует связь между мировой историей и историей болезни. Почему следует верить тому, что вступление Норвегии и Бельгии в войну, а Красной Армии — на территорию гитлеровской Германии, связаны с фазами выздоровления пациента? Откуда неумеющий даже толком рисовать ребенок знает государственные гимны Бельгии и Норвегии и понимает, что эти страны «невелики», тем более что размеры Норвегии (386 000 кв. км) сопоставимы с площадью Франции (547 030 кв. км) и заметно больше площади Великобритании (244 101 кв. км)?

Как кажется, психологию научного мышления М. Кляйн несколько проясняет теория Э. Кречмера, описавшего конституционную группу людей шизотимического типа. Их характеризует своеобразный диссонанс между высокой внутренней чувственной восприимчивостью и внешней сдержанностью. Шизотимикам свойственна высокая способность к абстракции и персеверации, повышенная склонность к созерцанию чистой формы. Они обладают высокой энергией, неуклонностью, принципиальностью, последовательностью. Среди них оказывается немало властных и холодно-расчетливых персон (П.И. Пестель), героических моралистов (Рахметов), идеалистов (Ж. Кальвин), фанатиков (Дж. Савонарола), деспотов (доктор Грегори Хаус).

В мышлении шизотимик опирается на субъективный мир собственной фантазии, содержанием которой порой становится некая идеализированная и желаемая конструкция. Легкость возникновения свободных ассоциаций позволяет ему амбивалентно существовать одновременно в двух мирах — реальном и виртуальном. Он живет между ними, и на каком-то этапе демаркационная линия, отделяющая умозрительные построения от сурового быта, может стираться. Теперь почти нельзя отделить теорию от практики, вымысел — от реалий, ложь — от правды, и шизотимик может незаметно для себя заняться подтасовкой, подгоняя действительность под концепцию, прельстившись изяществом формы.

Проблема шизотимии была для Кляйн одной из основных. Она писала: «Ранее детское расщепление материнской фигуры на плохую и хорошую «кормящую мать» как способ справиться с амбивалентностью было очень заметно у Ричарда. Такое разделение развилось далее в деление на «кормящую» мать, которая была хорошей, и «генитальную» мать, которая была плохой. На данной стадии анализа его реальная мать занимала место хорошей «кормящей матери», тогда как я стала плохой «генитальной матерью», возбудив у него тем самым агрессию и страхи, связанные с этой фигурой. Я стала матерью, травмированной отцом в половом акте или объединившейся с плохим Гитлером-отцом» [Там же. С. 45].

Кляйн наделяла героев своих текстов собственными шизотимическими чертами, трактуя-домысливая за них ситуацию так, как она понимала ее сама, — исходя из фрейдовской теории, которую, впрочем, считала возможным «творчески развивать», но — не оспаривая при этом самих основ. И если какой-то факт не укладывался в прокрустово ложе психоанализа, она применяла метод трех наперстков, опуская систему научных доказательств, интерпретируя текст дедуктивно (и дедукция эта опиралась на Фрейда), что, конечно, имело право на существование, но — лишь в виде версии.

Кляйн пребывала в состоянии вдохновения, которое у шизотимической личности неразрывно связано с вымыслом. Ее не смущало то, что результаты не инструментовались статистикой, наличием контрольных групп, анкетированием… По сути так же, только осознанно, действовала и Гуг-Гельмут, сочиняя свой подлог. Мысль Кляйн была направлена в сторону ответа из задачника, но эта тенденциозность не являлась умышленной фальсификацией, ибо оставалась сокрытой для нее самой.

Из анализа Ричарда она сделала вывод: «Я целиком согласна с Фрейдом, что страх кастрации есть главная мужская тревожная ситуация, но я не могу согласиться с его трактовкой этой ситуации как единственного фактора, детерминирующего подавление эдипальных желаний. Свою лепту в ту решающую роль, которую страх кастрации начинает играть на кульминационной стадии развития эдипальной ситуации, вносят ранние тревоги, имеющие самые разные источники. Так, вследствие импульсов, направленных на кастрацию и убийство отца, мальчик испытывает страх за своего отца в качестве любимого объекта и вину перед ним. Ибо в своих хороших аспектах отец является для мальчика незаменимым источником силы, другом и идеалом, к которому он обращается за защитой и руководством и которого он поэтому чувствует себя обязанным сохранить. Отсюда — его чувство вины за свои направленные на отца агрессивные импульсы, это чувство в свою очередь увеличивает его стремление подавить свои генитальные желания» [Там же. С. 142].

Автопортрет? Отец Кляйн, мало интересовавшийся жизнью младшей дочери, не вызывал ли у нее самой те «агрессивные импульсы», о которых она говорит? И страх (обернувшийся тревогой), и чувство вины, и подавление сексуальных желаний, и амбивалентность — все это кажется ее собственной историей. Тем более что к результатам, касающимся мальчиков, Кляйн добавила выводы, относящиеся к девочкам: «…бессознательное представление о том, что мать содержит в себе обожаемый и желанный пенис отца, лежит в основе многих феноменов, которые Фрейд описывал в аспекте отношения девочки к фаллической матери. Оральные желания девочки, направленные на отцовский пенис, переплетаются с ее первыми генитальными желаниями получить этот пенис. Эти генитальные желания предполагают стремление получить детей от своего отца, которое может быть выражено уравнением «пенис = ребенок»» [Там же. С. 144–145].

Создается впечатление о том, что М. Кляйн всю жизнь писала интроспективное исследование, считая, что занимается психоанализом детей. Но деятельность, формально направленная вовне, оказывалась лишь поводом для исследования ее собственных душевных глубин. Кляйн устремилась к идеалу чужой схемы, которую сочла универсальной, нуждающейся лишь в уточнении деталей, которые пока только выглядели исключениями.

Шизотимик-идеалист бывает настолько убежденным в своей правоте, что эта уверенность граничит с фанатизмом. Он нетерпим к иной точке зрения в важных для себя вопросах. Его морализаторство не удерживается в рамках собственной личности, стремясь непременно внедриться в чужую судьбу, дабы научить, как стать «хорошим Фрицем». Он нередко становится деспотом, навязывающим свое мнение, — особенно тому, кто от него зависим. В сочетании с библейской «жестоковыйностью» внучки ортодоксальных иудеев, эти свойства создавали слишком крепкий коктейль характера Кляйн. И больше всего от этого зависели ее дети, лишенные возможности прекратить психоанализ на дому, продолжавшийся беспрерывно. Конечно, Кляйн, как писала А. Кристи об одном из своих персонажей, «…была женщиной очень доброй, всегда все делала для людей. И никогда ни в чем не сомневалась, всегда знала лучше других, что им надо. А что про это думали они сами, ее не волновало» [2].

Мелитта Кляйн

Многие известные женщины-психоаналитики не имели детей: А. Фрейд, Г. Гуг-Гельмут, Л. фон Саломе… Особенно странно это выглядит в тех случаях, когда женщина-аналитик подвизалась на поприще детского психоанализа. Впрочем, отсутствие материнского опыта весьма гармонично сочеталось здесь с отсутствием специального образования. У М. Кляйн дети были. Судьба Эриха известна. Что касается Мелитты-«Гретель», то она тоже стала психоаналитиком, а ее семейная жизнь не сложилась, как и у ее матери, но — по иному сценарию. Вначале она сошлась с Э. Гловером, годившимся ей в отцы. Возможно, тут еще сказывалось влияние матери, реализовавшей в этом браке дочери собственное бессознательное стремление, направленное на устранение чувства вины перед своим отцом. (Не случайно имена матери и дочери почти совпадают: «Мелитта» и «Мелани» имеют общий корень и разные суффиксы, причем суффикс -итт является уменьшительно-ласкательным: маленькая Мел (-ани?)).

Шизотимик часто ведом бессознательным стремлением «заменить» собеседника, «стать на его место», вначале — фигурально-психологически: «войдя в его положение», потом — метафорически: именно заняв это место, овладев этой территорией, когда грань между воображаемым и реальным для него уже стерлась. Она исчезает тогда, когда шизотимик перестает задавать вопросы и начинает давать советы, а также делать выводы (как в сериале «Ликвидация»: «Зачем тебе жена, когда у тебя есть мама?!») и совершать поступки от чужого имени.

Мнение визави не принимается во внимание: его место уже занято — для человека, поглощенного созиданием своей конструкции, занявшей все пространство, собеседника как бы и вовсе нет. Но его еще можно в это пространство вписать, если что-нибудь подтесать, подстрогать, обрубить… Он уподоблен пресловутому винтику, которым можно укрепить схему. Не исключено, что тогда он наконец-то будет соответствовать идеалу, например, «хорошему Фрицу». Но такая система нуждается в постоянном контроле, мониторирующим неуместные протуберанцы чужой аутентичности и отсекающим их. Эта утомительная забота — держать все под контролем — генерирует перманентную тревогу, становящуюся стилем жизни шизотимика и оттого незаметной ему самому.

С одной стороны, наличие мировоззренческой концепции создает иллюзию упорядоченности и дарует смысл бытия. Именно поэтому шизотимик так дорожит теорией: она является его персональным анксиолитиком. С другой стороны, разрастание ее элементов, все более широкий круг лиц и ситуаций, так и норовящих вырваться из-под контроля, ведут к тому, что система функционирует все более иррегулярно, двигаясь к хаосу и энтропии. Требуется все больше усилий для того, чтобы справляться с этими девиациями; эмоциональный ресурс истощается, тревога растет. Возникает амбивалентный замкнутый круг: совершенствование стройной системы, долженствующее, по идее, вести к гармонии и спокойствию, усиливает тревогу, требуя от шизотимика еще более детально-обсессивной и тревожно-настойчивой разработки теории. Спираль закручивается все более туго. Шизотимик все более агрессивно внедряется в пространство, все чаще оказывающееся чужим.

Мелани Кляйн и В. Шмидеберг

«Заняв место дочери», Кляйн таким образом сама символически вышла замуж за человека, который к тому же в ту пору разделял ее психоаналитическую концепцию. Союз же Гловера и настоящей Мелитты был мезальянсом. Как считает Мекаччи, англичанин лишь «обрел в ней замену дочери, страдавшей синдромом Дауна» (какая-то дурная симметрия, залогом которой оказалась Мелитта, роли которой без ее ведома были сведены к тому, чтобы символически представлять в браке собственную мать и дочь мужа, потеряв в этой конструкции аутентичность). Оставив Гловера, Мелитта вышла замуж за алкоголика, наркомана и гомосексуалиста В. Шмидеберга. Гретель теперь, видимо, готова была выйти замуж за кого угодно, лишь бы не оставаться в одной избушке с матерью.

Кляйн считала амбивалентные взаимоотношения между агрессией и любовью организующими силами, диалектикой психической жизни человека. Первая расщепляет мир, дабы отвергнуть то, что субъект ненавидит, сохранив то, чего желает; вторая — объединяет, интегрирует, способствуя целостности, оппонируя деструкции. Мелитта Шмидеберг отвергла мать, парадоксальным образом продемонстрировав известную правоту этого соображения М. Кляйн. Гретель избавилась от ведьмы, но ее мир остался расколотым. Психоанализ, примененный к пятилетней девочке, не мог завершиться для нее иначе. «Где правит грех, там разделение, но где правит добродетель, там единство и единение», — сказал христианский теолог III века Ориген [4].

22 сентября 1960 года М. Кляйн умерла после операции от эмболии легочной артерии. Мелитта, которая к этому времени уже в течение многих лет с ней не общалась, на похороны не пришла. В этот день она читала лекцию, надев ярко-красные туфли, цокающие каблуки которых забивали символические гвозди в крышку гроба Мелани Кляйн, не сумевшей дать своим детям ничего, кроме психоанализа, исковеркавшего их жизни.

 

Литература

1.   Кляйн М. Эдипов комплекс в свете ранней тревожности // Эдипов комплекс и эротические сны. – М.: NOTA BENE, 2002. – C. 29–148.

2.   Кристи А. …И в трещинах зеркальный круг // А. Кристи. Сочинения: в 3 т. – 1992. – М.: Художественная литература. – Т. 3. – С. 402.

3.   Мекаччи Л. Случай Мэрилин М. и другие провалы психоанализа. – М.: Смысл, 2004. – 183 c.

4.   Фромм Э. Иметь или быть. – М.: АСТ-Астрель, 2012. – С. 193.

5.   Abraham K. Versuch einer Entwicklungsgeschichte der Libido auf Grund der Psychoanalyse seelischer Storungen. – 1924. франц., II. – 276 с.

6.   Freud S. G.W. VIII, 372–373; S.E., XII, 106–107; франц., 58–59.

7.   Freud S. Analyse der Phobie eines fünfjährigen Knabe. – 1909. G.W., VII, 243–377; S.E., X, 5–149; франц., 93–198.

8.   Freud S. Bemerkungen über einen Fall von Zwangsneurose. – 1909. G.W., VII, 413; S.E., X, 191; франц., 223.

9.   Freud S. Triebe und Triebeschicksale. – 1915. – a) G.W., X, 223–224; S.E., XIV, 131; франц., 51.

 

 

Ссылка для цитирования

УДК 159.9(091)

Якушев И.Б. Eine kleine Geschichte // Клиническая и медицинская психология: исследования, обучение, практика: электрон. науч. журн. – 2017. – Т. 5, № 2(16) [Электронный ресурс]. – URL: http://medpsy.ru/climp (дата обращения: чч.мм.гггг).

 

Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.

 

  В начало страницы В начало страницы

 

Экзистециальная традиция

Выпуск № 21

Мартюшева В. (Украина) Чудо в хосписе

Максимова Е. (Украина) Самоубийство как ответ человека на вызовы бытия в условиях сужения видения жизненного пространства

Яндекс цитирования Get Adobe Flash player