|
|
|
 |
 |
 |
|
Предыдущие |
|
|
Казино «золотая рыбка» или свидание с абсолютом
|
|
Аннотация. В эпоху постиндустриального общества, исподволь формируется феномен аномии, ввергающей человека в хаос тотальной психотравмирующей неопределенности. Одной из альтернативных систем, ненадолго позволяющих человеку обрести иллюзию уверенности в отсутствие (при дезактуализации) привычных канонов, для некоторых людей становится «игра». Но игра является лишь эрзацем экзистенции, «неподлинным» (по М. Хайдеггеру) существованием, и она не в состоянии заполнить нравственный вакуум эпохи. Зависимость от игры — лудомания — так и не разрешив проблему морального вакуума, становится новой проблемой человека.
Ключевые слова: Достоевский, лудомания, игра, казино, зависимость.
Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.
«О, не деньги мне дороги!… однакож, с каким трепетом, с каким замиранием сердца я выслушиваю крик крупера: trente et un, rouge, impaire et passé или: quatre, noir, pair et manqué! С какою алчностью смотрю я на игорный стол, по которому разбросаны луидоры, фридрихсдоры и талеры, на столбики золота, когда они от лопатки крупера рассыпаются в горящие, как жар кучи, или на длинные в аршин столбы серебра, лежащие вокруг колеса. Еще подходя к игорной зале, за две комнаты, только что я заслышу дзеньканье пересыпающихся денег, — со мною почти делаются судороги».
«Рулетка — это игра по преимуществу русская».
Ф.М. Достоевский «Игрок».
Мне уже давно хотелось написать статью-эссе с названием: «Собрание сочинений Ф.М. Достоевского как учебник психиатрии». В самом деле, диагностическое разнообразие персонажей писателя — от эпилепсии князя Мышкина — до истерических женщин из его романов (а внутри этого широчайшего диапазона еще масса других нозологических единиц — и шизофреноподобная симптоматика Марии Тимофеевны Лебядкиной из «Бесов», и старческое слабоумие старого князя К. из «Дядюшкина сна», и галлюцинаторные феномены Ивана Карамазова…) вполне позволяют рассматривать книги русского писателя, как обширную психиатрическую монографию. Но при таком подходе почти неизбежно пропадает или существенно выхолащивается глубокая философия Ф.М. Достоевского, навсегда сделавшая его властителем дум многих поколений читающих людей; что всякий раз останавливает меня, когда я задумываюсь о роли и месте психиатрии в романах Достоевского. (Тем более, что на эту тему уже существует замечательная и большая работа известнейшего русского психиатра В.Ф. Чижа «Ф.М. Достоевский как психопатолог и криминолог»).
Однако, есть тема, которая могла бы стать предметом размышлений психиатра, не слишком повторяя тезисы предыдущих работ этого направления и не углубляющаяся слишком интенсивно в философию писателя, всецело отразившуюся в его прозе. Достоевскому можно посвятить всю жизнь, при этом, ни мало не исчерпав его глубины, а не только что небольшое эссе, с его коротким дыханием. Итак, эта тема — лудомания (в переводе с латинского — маниакальное стремление к игре).
В русской литературе тематика азартной игры традиционно занимает весьма существенное место. И А.С. Пушкин («Пиковая дама» и проч…), и М.Ю. Лермонтов («Штосс»…), и Н.В. Гоголь («Игроки»), и Л.Н. Толстой («Живой труп»…), и многие другие литераторы так или иначе писали о феномене игры, проникая в эту тему с разных сторон и под разными углами зрения. Роман Ф.М. Достоевского «Игрок» оказался в этом ряду, быть может, наиболее глубоким по постижению психологии и мотиваций поведения игрока-лудомана произведением.
Однако приведенный перечень литературных произведений об игре и игроках следовало бы начинать с народных сказок, в которых (независимо от народа и языка) есть немало произведений, посвященных этой теме, но это не всегда заметно с первого взгляда. Однако, что такое лампа Аладдина, скатерть-самобранка, шапка-невидимка, неразменный рубль и проч., как не феноменальный выигрыш, подаренный какому-то счастливцу — судьбой в одночасье. Обладатель этих волшебных предметов получает тот самый сказочный приз, о котором завсегдатаями казино и складываются легенды: кто-то пришел, поставил три раза подряд на красное и снял банк, а казино на этот вечер пришлось закрыть… Щука лентяя Емели — это тоже выигрыш, лотерейный джек-пот, пришедшийся на прошлогодний автобусный билет.
Одним из заметных лудоманов русской литературы является Старуха из сказки А.С. Пушкина «Сказка о рыбаке и рыбке». Она, случайно начав выигрывать, снова раз за разом рискованно испытывает судьбу, уже будучи не в силах прекратить этот процесс. Несколько первых походов Старика к синему морю закончилось результативно, но Старуха, уподобляясь настоящему азартному игроку, уже и без того выигравшему крупную сумму, не может остановиться и идет, по сути дела, ва-банк, не желая прекращать эту игру, намереваясь продлевать ее любой ценой. Ей уже стал важен сам процесс игры, связанного с ней риска и тех ощущений, которые ей сопутствуют. Между тем совершенно очевидно, что как бы ни была эта Старуха глупа, она не может не понимать, что все ее пожелания исполняются неким божеством, а в языческой мифологии (да и в иных религиях) есть немало примеров тому, как боги теряют терпение и выходят из себя, жестоко наказывая своих былых фаворитов. С богами нельзя шутить, над ними нельзя экспериментировать. И это знает любой язычник (и не только язычник) — не случайно языческие идолы практически всех мировых культур были кровожадны и требовали приношения жертв. И совсем не случайно о рисковых игроках говорят: «Они испытывают судьбу». Старуха тоже испытывает свою судьбу, играя, по сути, в русскую рулетку, когда посылает Старика с очередным, явно хамским и невыполнимым требованием к Золотой Рыбке. Старуха не может и не хочет останавливаться, эта игра уже настолько захватила ее, что лишила ее способности рассуждать здраво («Пуще прежнего Старуха вздурилась…»), и даже инстинкт самосохранения уже не приходит ей на помощь. Но в русскую рулетку нельзя играть слишком долго…
Видимо, изначально любая азартная игра является средством для того, чтобы обогатиться («…мы (русские)… очень падки на такие способы, как, например, рулетка, где можно разбогатеть вдруг, в два часа, не трудясь» [2, т. 3, с. 326–327]), но в дальнейшем она обретает и иные качества, становясь для лудомана чем-то значительно большим. Ф.М. Достоевский тоже начинал играть, надеясь выиграть необходимую сумму (кто начинает иначе?) Его взаимоотношения с деньгами всегда были сложными. Он часто говорил о том, что только кабальные договоры с издателями заставляют его гнать лист за листом, и он даже не успевает их перечитывать. «Как бы я мог писать, будь у меня деньги!», — частый рефрен писателя, понимавшего, что художественный текст должен в течение некоторого времени «отлежаться» и впоследствии быть тщательно откорректирован. Роман «Игрок», например, по причине вечной спешки был продиктован автором стенографистке всего за месяц. В книгах Достоевского многие конкретные суммы, которых катастрофически не хватало его персонажам, жизненно необходимы были в тот момент ему самому. Он и за границу-то уехал, спасаясь от долгов и пиратов-издателей: «Стелловский купил у меня сочинения летом 65 года следующим образом: я был в обстоятельствах ужасных. По смерти брата в 64 году я взял многие из его долгов на себя и 10 000 руб. собственных денег (доставшихся мне от тетки) употребил на продолжение издания «Эпохи», братнего журнала, в пользу его семейства, не имея в этом журнале ни малейшей доли и даже не имея права поставить на обертке мое имя как редактора… Затем я продолжал платить долги брата и журнальные чем мог. Много я надавал векселей… Летом 65 года меня начинают преследовать по векселям… С другой стороны, служащий в типографии… предъявил тоже свой вексель в 1000 рублей… И вот в то же самое время он (Стелловский) вдруг присылает с предложением: не продам ли я ему сочинения за три тысячи, с написанием особого романа и проч. — то есть на самых унизительных и невозможных условиях… Таким образом, я на братний журнал и на его долги истратил 22 или 24 тысячи, то есть, уплатил своими силами, и теперь еще на мне долгу тысяч до пяти… я толкался везде, чтоб достать денег для уплаты векселей, чтоб избавиться продавать сочинения Стелловскому на таких ужасных условиях» [5, т. 1, с. 492–493]. Но, уезжая от векселей, в итоге Достоевский
приехал в Баден-Баден — Рулетенбург. И сегодня многие, забывая (или не зная) об этой гонке, упрекают писателя в стилистических несообразностях: «Это был очень красивый молодой человек… с умным и очень красивым лицом» [2, т. 6, с. 26] («Идиот»). Но писателю элементарно не хватало времени для того, чтобы «почистить» свою прозу. Впрочем, возможно, что это — одна из многих причин, по которым книги Достоевского читаются так же взахлеб, как и писались некогда автором. Между прочим, Л.Н. Толстой, чья жена, как известно, многократно переписывала его произведения, тоже не избежал очевидных стилистических ляпсусов: «что что-то не то, что что-то» [4, ч. 3, с. 418] или хрестоматийный «муж уж жалок» [Там же. Ч. 8, с. 27], или «выражение ужаса, выражающегося на вашем лице» [Там же. Ч. 2, с. 115]… (Число ляпсусов в прозе Толстого можно множить до бесконечности: в повести «Два гусара» Турбин-старший уже в 1800 году награжден медалью 1812 года; роман «Анна Каренина» начинается в пятницу, но уже через несколько страниц речь идет о четверге; роман «Война и Мир» начинается в июле, однако в другом месте книги говорится уже об июне…)
Начиная играть по обыденным, меркантильным причинам, писатель неизменно попадал в ситуацию пушкинской Старухи и уже не мог остановиться: «Воротился Федя. Он мне объявил, что мало того, что проиграл те сорок франков, но что взял кольцо и заложил его у Moppert’а и деньги также проиграл, то есть, он начал отыгрывать, выиграл деньги за кольцо и еще сколько-то, но потом все спустил» [5, т. 2, с. 83], или: «…Видишь, что у меня даже пальто нет, там оставил, хорошо, что еще теперь тепло, а я бы мог простудиться… ведь у меня было 1300 франков, в руках было третьего дня… потом пошел в вокзал и в три ставки все проиграл. Потом заложил свое кольцо, чтобы расплатиться в отеле. Потом на остальные тоже проиграл… Тут явилась мысль, что вот, дескать, я непременно выиграю не только что одну какую-нибудь тысячу, а уж наверно 10 тысяч…» [Там же. Т. 2, с. 97–98], в результате чего им посылались телеграммы жене, стилистика которых впоследствии была пародирована И.А. Ильфом и Е.П. Петровым в «Двенадцати стульях»: «Вышли денег, продай что хочешь. Твой вечно муж Федя». При этом Достоевский прекрасно знал и понимал, что у его жены денег нет, и ей придется брать в долг у тех же издателей, Ф.Т. Стелловского и М.Н. Каткова, усугубляя его кабалу и ставя его в еще более пиковое финансовое положение…
В романе «Игрок» психология (и психопатология) лудомана вскрыты точно и безжалостно. По сути дела, Достоевский писал здесь о себе, препарируя психику человека, «подсевшего» на волчок рулетки. Герой романа начинает с того, что имеет несколько странное поручение: «…выиграть на рулетке во что бы то ни стало. Мне некогда было раздумывать: для чего и как скоро надо выиграть…» [2, т. 3, с. 313–314]. Первое впечатление героя об игровых залах имеет сугубо отрицательный характер, тем не менее, он внимательно рассматривает все детали и особенности казино. Алексей Иванович изучает специфику игры, ее правила, что сопровождается его размышлениями об игре, как таковой. Любопытство героя романа в какой-то степени аналогично интересу человека, размышляющего об алкоголе или наркотиках, много о них слышавшего, но пока что не имеющего собственного опыта. Однако, хорошо известно, что за предварительной осведомленностью и сугубо теоретическим интересом к какому-то феномену нередко скрывается неосознанный тропизм к нему, часто завершающийся попыткой и более глубокого, интимного постижения этого феномена: ведь мало кто в повседневной жизни интересуется, например, книгами по сопромату, тогда как казино часто становится предметом сначала теоретического, а затем — и практического любопытства многих обывателей. И герой романа Достоевского тоже совсем не случайно оказывается в казино, он уже немало слышал об этом заведении, его уже слишком интересует тайна этого дома, в котором порой будто бы происходят удивительные вещи. Он еще не верит в легенды и сказки, связанные с игрой, но он уже знает и помнит о них. И тот предлог для посещения казино, который оказывается в распоряжении Алексея Ивановича, становится только формальным поводом — пойти туда, куда он и без того уже давно стремился, сам не отдавая себе отчета в этом. Он тонко и точно анализирует чувства игроков, понимает их мысли, наблюдает манеры и эмоции. И это свидетельствует о том, что он уже и сам, незаметно для себя — играет, входя в роль реального завсегдатая заведений Рулетенбурга, влезая в его шкуру. Не случайно, кстати сказать, вход во многие казино мира является свободным: любопытство к антуражу почти неизменно переходит в интерес к игре, как таковой, хотя «…так стоять простыми зрителями и даром занимать игорное место не позволено» [Там же. Т. 3, с. 372].
«С каким-то болезненным ощущением, единственно, чтобы как-нибудь развязаться и уйти, я поставил еще пять фридрихсдоров на красную. Вышла красная. Я поставил все десять фридрихсдоров — вышла опять красная. Я поставил опять все за раз, вышла опять красная. Получив сорок фридрихсдоров, я поставил двадцать на двенадцать средних цифр, не зная, что из этого выйдет. Мне заплатили втрое. Таким образом, из десяти фридрихсдоров у меня появилось вдруг восемьдесят. Мне стало до того невыносимо от какого-то необыкновенного и странного ощущения, что я решился уйти… Я, однако ж, поставил все восемьдесят фридрихсдоров еще раз на четку. На этот раз вышло четыре: мне отсыпали еще восемьдесят фридрихсдоров, и, захватив всю кучу в сто шестьдесят фридрихсдоров, я отправился отыскивать Полину Александровну» [Там же. Т. 3, с. 318]. Эти такие простые и навязчивые вычисления: легко считать свои доходы, все время умножая их на два; это навязчиво-гипнотизирующее повторение слова «фридрихсдор»; эта очень конкретная и буквальная наглядность моментального обогащения; и, наконец, эти странные, еще непонятные ощущения, возникающие в процессе игры, — уже сложились в монолитный конгломерат лудоманической зависимости героя романа — от азартной игры. На первый раз он еще смог остановиться: необходимо было вернуть чужие деньги с тем, чтобы теперь начинать играть уже для себя, то есть, — без оглядки на другого человека. В дальнейшем этот фактор уже не будет иметь для игрока ни малейшей сдерживающей силы.
Второе появление Алексея Ивановича в зале казино уже ознаменовано его «постижением» некоей закономерности игры, того, что «…в течении случайных шансов бывает хоть и не система, но как будто какой-то порядок, — что, конечно, очень странно» [Там же. Т. 3, с. 324] — и далее у Достоевского идет фрагмент на полстраницы печатного текста о скрупулезно замеченных автором «закономерностях» движения шарика рулетки. Крючок намертво проглочен. Теперь эта система игры должна быть, как минимум, проверена. В письмах Ф.М. Достоевского периода подготовки к работе над романом «Игрок» звучит этот же мотив, причем странно, что писатель, видя тщету усилий других соискателей выигрыша, не хочет заметить собственной непоследовательности: «Все проигрываются дотла, потому что не умеют играть… Пожалуйста, не думайте, что я форсю… говоря, что знаю секрет, как не проиграть, а выиграть. Секрет-то я действительно знаю; он ужасно глуп и прост и состоит в том, чтобы удерживаться поминутно, несмотря ни на какие фазы игры, и не горячиться. Вот и все» [Там же. Т. 3, с. 458]. При этом, говоря об «удержании», писатель имеет в виду совсем не воздержание от игры, а — хладнокровие в ее процессе. Логика и доводы разума на этом этапе вовлеченности в игру уже не работают, несмотря на формальную оговорку героя («что, конечно, очень странно»): он уже отгоняет от себя простую мысль о том, что такую же систему прежде безрезультатно пытались отыскать миллионы людей. Уже вовсю работает та таинственная зависимость игрока не от самих денег, а от томительно-опьяняющих ощущений схватки с судьбой: «…во мне родилось какое-то странное ощущение, какой-то вызов судьбе, какое-то желание дать ей щелчок, выставить ей язык» [Там же. Т. 3, с. 325]. Здесь мысль и речь героя еще пытаются понять и рационально объяснить то новое и уже непреодолимое влечение к игорному столу, которое вдруг стало главным, опередив даже основные биологические инстинкты («…игроки знают, как можно человеку просидеть чуть не сутки на одном месте за картами…» [Там же. Т. 3, с. 402]), но уже не успевают за страстью и эмоцией игрока: «Я даже не понимал, что это со мною было…» [Там же. Т. 3, с. 325]. И вот, спустя некоторое время, слова уже беспомощны, а разум почти бессилен: «Я не умею себе дать отчета, что со мной сделалось, в исступленном ли я состоянии нахожусь в самом деле, или просто с дороги соскочил и безобразничаю, пока не свяжут. Порой мне кажется, что у меня ум мешается» [Там же. Т. 3, с. 337–338].
Достоевский точно описывает и игровую абстиненцию, в которой оказывается игрок, вынужденный остановиться по объективным причинам: «Бабушка была в нетерпеливом и раздражительном состоянии духа; видно было, что рулетка у ней крепко засела в голове. Ко всему остальному она была невнимательна и вообще крайне рассеянна» [Там же. Т. 3, с. 367]. У лудомана-абстинента появляются подозрительность, увертливость, лживость, раздражительность… Азартный игрок пребывает в совершенно немотивированной, но, тем не менее, абсолютно непреложной уверенности в том, что на этот-то раз он будет только выигрывать: «…почему именно мой сегодняшний, бестолковый и безобразный проигрыш не оставил во мне никакого сомнения? Я все-таки вполне уверен, что чуть только начну играть для себя, то выиграю непременно» [Там же. Т. 3, с. 331]. И эта мысль, как правило, — единственная идея в голове лудомана во время вынужденной игровой паузы.
Характер взаимоотношений Алексея Ивановича с его близкой знакомой Полиной Александровной (под ней скрывается реальное лицо — любовница самого Ф.М. Достоевского — писательница А.П. Суслова) дает неожиданный ракурс, позволяющий заметить еще один фактор, располагающий человека к игре: «Есть, есть наслаждение в последней степени приниженности и ничтожества! — продолжал я бредить. — Черт знает, может быть, есть оно и в кнуте, когда кнут ложится на спину и рвет в клочки мясо…» [Там же. Т. 3, с. 332]. Эти слова произносятся применительно к человеческим взаимоотношениям героев романа. Но в них отчетливо проступает мазохистический компонент, присутствующий и в самой азартной игре: та самоубийственная страсть, тот «гибельный восторг», которые и заставляют игрока в русскую рулетку нажимать на спусковой крючок или же ставить на кон последний фридрихсдор (что в данном контексте — совершенно одно и то же). И, быть может, дело здесь не столько в том, что «можно разбогатеть вдруг, в два часа, не трудясь», сколько в возникающем во время игры «невыносимом, необыкновенном и странном» ощущении приближения к смерти, сочетающимся с чувством того, что именно в этот момент человек предстает непосредственно перед ликом Судьбы (читай — перед Богом); и решение его участи (персональный Страшный Суд) произойдет буквально в следующую секунду; в том ощущении своей мизерабельности и ничтожности перед Вечностью, неизбежно возникающем в этот миг? И это странное, вполне мазохистическое чувство неожиданно становится суррогатным, но, все же, доказательством существования Бога, свидетельством приближения к Нему, за что кажется возможным заплатить и болью, и унижением, ибо кто велик рядом с Богом?… Именно в этом ощущении «приниженности и ничтожества», и кроется глубокая, но часто неосознаваемая религиозность даже тех игроков (и самоубийц), которые полагают, что сами решают свою судьбу, а на деле вверяют ее Господу, принося свою жизнь Ему в жертву. Но что это за божество? — Об этом чуть позже…
В сложном комплексе ощущений игрока одномоментно сочетаются эмоции, связанные с его дерзким вызовом и гордыней (желание «сыграть на равных» с Богом, создать кратковременную иллюзию того, что человек сам является хозяином и творцом своей судьбы); а также — с чувством раскаяния и самоумаления (в связи с бессознательным знанием того, что он, все-таки, при этом совершает грех гордыни, по поводу которого тут же и раскаивается, принося искупительную жертву — ставя на кон монету или заряжая барабан револьвера единственным патроном, оказываясь один на один с Абсолютом). Будет или не будет принята сейчас его жертва, то есть, угоден или не угоден он Богу, — вот проблема, порождающая те сложные ощущения, ради которых азартный игрок и подходит к столу в фешенебельном казино или к игральному автомату в дешевом пивбаре. Формально, то есть с математической (не этической!) точки зрения, он не проигрывает в любом случае: если жертва принята, это значит, что Бог благосклонен к нему; если же нет, то он, по крайней мере, остался в финансовом выигрыше.
Однако в Писании сказано: «Не искушай Господа Бога твоего» [1] (нельзя всерьез надеяться безнаказанно сыграть в русскую рулетку, каковой, по сходству психологического механизма возникающих ощущений и эмоций, является любой игральный автомат). Жертвоприношение игрока слишком уж напоминает дар языческим идолам: в монотеистических религиях нет ритуальных человеческих жертвоприношений — именно эта черта является одним из важных отличий политеизма от монотеизма. Однако игрок такую жертву все же приносит, причем — многократно; но то, что могло бы понравиться языческим истуканам, не может стать в монотеистической религии богоугодным поступком. Поэтому, по сути, каждый игрок возлагает свою жертву на алтарь языческих божков, которых, как хорошо известно, на деле не существует. Но зато есть другие существа, — подобные тому, который искушал некогда Христа броситься в пропасть, дабы ангелы Господни понесли Его на свои крыльях. И казино — капище для них, а зеленое сукно игровых столов — их жертвенник. Монотеистическая же религия является средством защиты от лудомании. (Между прочим, в странах ислама, где, — что бы ни говорили по этому поводу, — религиозность людей сегодня значительно выше, чем в странах европейской культуры, проблема лудомании отсутствует: монотеизм охраняет людей от служения дьяволу. Если это соображение является, по сути, верным, то можно предположить, что в ближайшее время в Китае проблема лудомании станет крайне актуальной).
В романе Достоевского проницательно и точно показана и массовость вовлеченности людей в игру, то есть — неизбежная эпидемичность лудомании — никто же не будет играть на интерес сам с собой: «Второй и третий ряды теснились за первыми, ожидая и наблюдая свою очередь; но в нетерпении просовывали иногда через первый ряд руку… Даже из третьего ряда изловчались таким образом просовывать ставки… не проходило десяти или даже пяти минут, чтоб на каком-нибудь конце стола не началась «история» за спорные ставки» [Там же. Т. 3, с. 372–373]. Эти респектабельные люди настолько потеряли чувство достоинства, что вели себя, подобно скандалящим пассажирам переполненного трамвая, — анализ и способность видеть себя со стороны были ими полностью утрачена. Люди превратились в какое-то стадо, но кто пастух в таком стаде?
Писателем тонко подмечено и умение менеджеров игорного заведения вовлекать потенциальных клиентов в процесс: «Не понимаю, как это случилось, но лакеи и некоторые другие суетящиеся агенты… тотчас нашли и очистили бабушке место, несмотря на всю эту тесноту, у самой середины стола…» [Там же. Т. 3, с. 373–374]. Клиническая картина состояния азартного игрока в момент игры, нестабильности и напряженности его вазомоторных и психических реакций в романе является абсолютно точной и даже может быть иллюстрацией к соответствующей главе учебника: «Он был бледен, у него сверкали глаза и тряслись руки; он ставил уже без всякого расчета, сколько рука захватит…» [Там же. Т. 3, с. 374].
Начиная со второй половины романа, Алексей Иванович все больше времени уделяет описанию специфики и правилам игры, антуражу казино, манерам и азартным эмоциям игроков, последовательности событий за игровым столом. Его уже почти не занимают иные вещи. Игорный дом завладел им и самим повествованием. Слова «фридрихсдор», «ставка», «zero» становятся наиболее часто употребляемыми в этой части книги. Азарт игрока, проигрывающего состояние, но готового заложить и собственную голову, оказывается главной движущей силой и превалирующей эмоцией второй половины романа. Уже проигравшая очень большие деньги, семидесятипятилетняя барыня Антонида Васильевна Тарасевичева снова, не в силах ограничить себя, устремляется в казино: «Жива не хочу быть, отыграюсь!» [Там же. Т. 3, с. 396]. И даже ее попытка срочно уехать из Рулетенбурга домой — после первых крупных игорных неудач, «церковь строить» [Там же. Т. 3, с. 396] оканчивается фиаско (что весьма знаменательно и симптоматично в отношении сделанного выбора — между храмом и игорным домом). Уже в самый последний момент, за двадцать минут до поезда, она все-таки едет в казино. Никакие доводы более не подействуют — кроме отсутствия денег. «Так и должно было случиться: кто раз из таких попадается, на эту дорогу, тот — точно с снеговой горки катится все быстрее и быстрее» [Там же. Т. 3, с. 400], — констатирует по этому поводу герой романа. Здесь же в книге возникают и мелкие персонажи: обнищавшие игроки, которые тоже когда-то пытались вычислить «систему» рулетки и потеряли сначала голову, случайно выиграв, а затем — весь капитал, неслучайно проиграв. Они, будучи не в состоянии ставить на кон свои деньги, пытаются воспроизвести адреналиновый угар недостающих им теперь ощущений за счет других игроков, таская их деньги, давая им советы, и как бы делая ставки — их руками. Но такой суррогат не дает желаемого эффекта.
Алексей Иванович вновь идет в казино для того, чтобы вернуть чужие деньги: «Стояла на ставке вся моя жизнь!» [Там же. Т. 3, с. 413]. Несмотря на столь радикальную ставку (а, может быть, именно поэтому!) герой романа Достоевского, раз начав играть, не может остановиться; его аналитический самоконтроль полностью утрачен; голова пуста («Помню только, как во сне, что я уже выиграл…», «…я только ждал механически, без мысли…» [Там же. Т. 3, с. 414]), хотя сумму долга, на этот раз, каким-то, поистине, чудом сумел отыграть и даже перекрыть ее.
Но этот выигрыш не стал для Алексея Ивановича чем-то существенным в отношении влияния на его судьбу: вся сумма была спущена им за «три недели с небольшим». Азартные игроки, помимо каких-то, почти патологических, — апатии, вялости, известного безразличия, душевной опустошенности, настигающих их вне игрового стола, спустя несколько дней, проявляют еще и настоящее безразличие к деньгам, подтверждая тезис о том; что сам выигрыш имеет для них, как минимум, вторичное значение: «Скучный и унылый, я стал уходить обыкновенно в «Chateau des Fleurs», где регулярно каждый вечер напивался и учился канкану…» [Там же. Т. 3, с. 429]. Приоритет здесь, безусловно, принадлежит самой игре, связанным с ней эмоциям и сложным психическим ощущениям. Опустошенная душа не знает, куда ей деться, если она не тратит себя в казино.
«Мы играем не из денег, — говорит дьявол в одном из неоконченных стихотворных отрывков А.С. Пушкина, — А только б вечность проводить!» [3, т. 2, с. 519]. Именно черт неизменно становится партнером игрока-лудомана, заставляя его проживать свою жизнь «по-над пропастью» зеленого сукна карточного стола, где нет никаких иных чувств и эмоций, кроме адреналинового наркотика лудомании и «гибельного восторга» в ощущении близкой и неминуемой пропасти…
В финальной части романа его герой, у которого вдруг оказывается два тысячефранковых билета, моментально оживляется, его апатия тут же исчезает, и он быстро прикидывает: «В Рулетенбург не поеду, разве на будущий год. Действительно говорят, дурная примета пробовать счастья два раза сряду за одним и тем же столом, а в Гомбурге самая настоящая-то игра и есть» [2, т. 3, с. 437]. И Алексей Иванович пускается во все тяжкие, сопутствующие печальной карьере игрока-лудомана, этапы которой простираются — от случайного мелкого и унизительного приработка — до тюрьмы: «Я действительно тогда поехал в Гомбург, но… я был потом и опять в Рулетенбурге, был и в Спа, был и в Бадене, куда я ездил камердинером советника Гинце… Да, я был и в лакеях, целых пять месяцев! Это случилось сейчас после тюрьмы. (Я ведь сидел и в тюрьме в Рулетенбурге за один здешний долг…» {Там же. Т. 3, с. 438}. Но накопив несколько десятков гульденов, герой Достоевского снова отправляется в казино. «Нет, не деньги мне были дороги! Тогда — мне только хотелось, чтоб завтра все эти Гинце, все эти обер-кельнеры, все эти великолепные баденские дамы, чтобы все они говорили обо мне, рассказывали мою историю, удивлялись мне, хвалили меня и преклонялись перед моим новым выигрышем» {Там же. Т. 3, с. 438}.
Гордыня и самоуничижение (тоже, между прочим, вариант гордыни), господство и лакейство, риск и трепет, отвага и трусость, богатство и нищета, завороженность игрой и смертная скука вне ее — все эти противоречивые чувства и сопряженные с ними обстоятельства становятся неизменным антуражем и следствием жизни лудомана. Его азартная игра, ставкой в которой является его собственная жизнь, превращает саму эту жизнь — в эрзац-продукт, годящийся только для растопки костров перед языческими идолами: душа лудомана либо заполнена игрой, либо — совершенно пуста, как и его голова. Игрок сжигает свои душу и тело в огне адреналина игры и кислоте послеигровой депрессии. Неизбежный финал такого одержимого — существование в жалкой каморке, в долг, в неизменной тревоге и ожидании любой возможности новой игры, в самообманывающем желании «всего лишь отыграться»… Что-то еще недавно сам Алексей Иванович говорил о «снеговой горке», под которую катится игрок? Впрочем, как только аналогичная ситуация касается его самого, точность его суждений и адекватность наблюдений куда-то исчезают. Ведь его случай, разумеется, — особый, это совсем другое дело: «Если начать осторожно… и неужели, неужели уж я такой малый ребенок!… Да! стоит только хоть раз в жизни быть расчетливым и терпеливым и — вот и все! Стоит только хоть раз выдержать характер, и я в один час могу всю судьбу изменить!… Завтра, завтра все кончится!» {Там же. Т. 3, с. 436}. (Почти те же самые слова Ф.М. Достоевский написал в своем письме, процитированном ранее…)
Это — последние строки романа Ф.М. Достоевского «Игрок». Они не оставляют никакой надежды. Лудоман всегда играет до конца: либо — денег, либо — жизни. И именно в последнем смысле кажется правильным трактовать последние слова Алексея Ивановича… Его игра в Страшный Суд подошла к концу.
Многие реалии современной действительности заставляют и сегодня вспоминать о романе Ф.М. Достоевского и пушкинской Старухе. И дело даже не в факте повсеместного распространения игральных автоматов, глотающих пятаки пенсионеров, — это слишком очевидное явление и оно не нуждается в комментариях психиатра: здесь уместнее вмешательство юристов и законодателей. Менее заметна иная форма лудомании: нынешние Золотые Рыбки плавают, преимущественно в нефтегазоносных месторождениях; и современные игроки, начав играть в русскую рулетку, подобно персонажам русской литературы, испытывают судьбу, покупая сначала дома и автомобили, а потом уже какие-то немыслимые яхты и самолеты, яйца Фаберже и футбольные клубы. Но вот, как будто, один из них уже доигрался. Его желание непременно стать «Владычицей Морскою» было строго пресечено, а его былая империя постепенно перестала существовать. «Доигрался», — такой комментарий к судьбе бывшего олигарха можно было несколько лет назад встретить во многих изданиях. И это слово весьма иллюстративно обозначает сущность устремлений многих экономических парвеню новейшей истории.
Литература
1. Библия. Евангелие от Матфея. 4, 7.
2. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 12 т. – М., 1982.
3. Пушкин А.С. Собрание сочинений: в 10 т. – М., 1959.
4. Толстой Л.Н. Сочинения. 7-е изд. – М., 1887.
5. Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников: в 2 т. – М., 1990.
Ссылка для цитирования
Якушев И.Б. Казино «золотая рыбка» или свидание с абсолютом (к проблеме азартных игр) // Клиническая и медицинская психология: исследования, обучение, практика: электрон. науч. журн. – 2014. – N 3 (5). – C. 12 [Электронный ресурс]. – URL: http://medpsy.ru/climp (дата обращения: чч.мм.гггг).
Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.
|
|
|
|
Выпуск № 21 |
|
Мартюшева В. (Украина) Чудо в хосписе |
|
Максимова Е. (Украина) Самоубийство как ответ человека на вызовы бытия в условиях сужения видения жизненного пространства |